Философия Языка. Философия имени.

Салькова Фаина

Философия Языка. Философия имени.

Текст создан новый.

Только человеческое имя и слово, но и весь  мир  (вселенная),  понимаемый  как имя  (слово).  По Лосеву,

Слово – место встречи Бога и мира. Каждое слово понимается как связанное с именем Бога. Всякая энергия сущности является языком, на котором сущность «говорит» с окружающей ее средой, и «всякий символ есть языковое явление» По мысли Лосева, философия имени есть «самая центральная и основная  часть философии вообще»

В основе диалектики Лосева лежат две исходные интуиции – интуиция невыразимости в категориях человеческого мышления всей полноты реальности и интуиции всеединства - всеобщей глубинной связанности всего со всем.

В центре внимания «Философии имени» А.Ф. Лосева находятся два тесно связанных вопроса. Первый и центральный – имя и вещь (предметная сущность, сущность, предмет, бытие). Второй вопрос – имя и знание. Объединение их в рамках одного пространства рассуждений.

Первая тема связана с именем и касается того, что есть имя, как оно «действует и проявляется и в мире и вне мира» и каковы «частичные его проявления и действия», которые  в состоянии  изучать  эмпирическая  наука  (Лосев,  2009,).

Вторая тема связана с миром в его ономатологической проекции.

Ономатология – раздел языкознания, исследующий слова языка как названия отдельных предметов и явлений.

Три основных тезиса:

1) Имя не есть звук, но сама вещь, данная в разуме;

2) Имя есть энергия сущности вещи и несет на себе все функции вещи (интеллигентные, мифологические и личностные)

3) Только при таком понимании имени и возможно обоснование общения субъекта с объектом (Лосев, 1995) «Если сущность – имя и слово, то значит, и весь мир, вселенная есть имя и слово, или имена и слова», – утверждает в своем трактате Лосев.

Философия имени Лосева – это учение о космическом и божественном слове.

Философия имени начиналась в античности, но представляет интерес и в наши дни. Согласно современному пониманию философии имени, мир рассматривается как имя; имя – символ мира.

Античное языкознание В европейской историографии под античностью (лат. antiquitas – древность, старина) чаще всего понимают мир греко-латинской цивилизации, хронологические рамки которой приложимы к Древней Греции (по IV в.н.э.) и Древнему Риму (по V в. н.э.). В более широком смысле под античностью понимают культуру, формирующуюся при становлении любой цивилизации: время создания религии и философии, время образования государств и формирования их идеологий, время формирования отдельных видов искусств: архитектуры, скульптуры, музыки, живописи и т.п., время становления письменности и литературы. Теория именования. Античная языковедческая мысль средиземноморской цивилизации первоначально являлась составной частью философии, что вытекало из миросозерцания античных мыслителей, рассматривавших космос, природу и человека как единое целое. Одной из самых важных частей античной философии была теория именования, которая в своем основном содержании едина в различных культурных традициях – индийской, китайской, греко-латинской, что, вероятно, вызвано общностью взглядов на слово как мировой разум, или логос, и как начало, образующее разумность отдельного человека. В сжатом виде эти взгляды характеризуются следующим образом. Слово дает возможность человеку постигать и объяснять мир, приобретать знания, упорядочивать социальную деятельность людей. С его помощью человек учится правильному поведению, этике взаимоотношений, формирует сакральный опыт. Именуя вещь, слово выступает в качестве орудия, с помощью которого производится действие с именованной вещью. Именование вещи в процессе речи всегда вызывает к жизни то или иное отношение одних вещей к другим, одних людей к другим или вещей к людям, вызывает действие или становление чего-то. В силу орудности и всеобъединяющего начала слово требует к себе особенно внимательного отношения. Его нужно правильно создавать и применять, так как в противном случае нарушится порядок в обществе. Человек не должен произносить неправильных слов. Тот, кто в своих делах употребляет слова в правильном значении, хорошо разбираясь в тонких оттенках смысла, всегда побеждает в последующем мире. Таким образом, общий смысл теории именования состоял в умении устанавливать гармоническую целесообразность общества и мировой порядок одновременно. Практическим центром теории именования было умение дать правильное имя (…). Теория именования разделила античных мыслителей на два лагеря. С одной стороны выдвигался термин “physei” (фюзей) ‘по природе’, то есть утверждалось, что наименование определяется самой природой предмета. РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 2 Сторонники другой точки зрения придерживались термина “thesei” (тезей) ‘по положению’, что означало установление наименования по обычаю, по условному соглашению самих людей без связи с природной сущностью предметов. Крупнейшие философы античности приняли участие в споре о природе названий. Так, Гераклит (ок. 540 – ок. 480 гг. до н.э.) считал, что каждое имя отражает природу обозначаемой вещи, неразрывно связано с ней и что в именах раскрывается сущность вещей. Более поздняя греко-римская философская школа стоиков также придерживалась убеждения, что слова «изначально истинны», соответствуют истинной сущности обозначаемых ими вещей и что, исследуя слова, можно проникнуть в самую сущность вещей. По их мнению, слова воспроизводят звуки, издаваемые предметами, и выражают те впечатления, которые предметы произвели в душе человека. Стоик Августин отмечал: «…так как есть вещи, которые не звучат, то для них то же значение имеет сходство осязательного воздействия: если они воздействуют на чувства мягко или грубо, то мягкость или грубость букв (древние греки отождествляли звуки и буквы – А.Г.), действующая на слух, породила для них такие же имена… Сами вещи воздействуют так, как ощущаются слова: mel (мед) – как сладостно воздействует на вкус сама вещь, так и именем мягко действует на слух; acre (острое) в обоих отношениях жестко; lana (шерсть) и vepres (терн) – каковы для слуха слова, таковы сами предметы для осязания» (…). Стоики же сформулировали так называемый классический семантический треугольник, в котором отражается соотношение между вещью, мыслью о ней и словом, выражающим эту мысль. Демокрит (ок. 460 – ок. 370 гг. до н.э.) выступал против природной связи между словом и вещью. Он считал, что вещи обозначаются словами не сообразно природе самих вещей, а согласно обычаю, по установлению людей. Прямой характер связи между именем и предметом оспаривался следующими аргументами: 1) наличием в языке омонимов и многозначных слов (если связь имени предмета природная, почему тогда одно и то же слово может связываться с несколькими предметами); 2) наличием в языке синонимов (почему несколько разных слов обозначают один и тот же предмет); 3) возможностью переименования предметов (почему, например, раб при продаже его другому хозяину получает, как правило, новое имя); 4) наличием в окружающей действительности предметов и явлений, которые не имеют названий. Этот спор отражен в диалоге Платона (ок. 427 – 347 гг. до н.э.) «Кратил». Кратил утверждает, что «у всякого существующего есть правильное имя, врожденное от природы, и что не то есть имя, чем некоторые люди, условившись так называть, называют, произнося при этом частицу своей речи, но некое правильное имя врождено и эллинам и варварам, одно и то же у всех» (…). РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 3 Противоположную точку зрения в диалоге выражает Гермоген: «Не могу поверить, – говорит он, – что правильность имени состоит в чем-либо ином, чем в договоре и соглашении. Ведь мне кажется, какое имя кто чему установит, таково и будет правильное имя; ведь никакое имя никому не врождено от природы, но принадлежит на основании закона и обычая тех, которые этот обычай установили и так называют» (…). Против этих двух точек зрения в диалоге выступает Сократ, который не соглашается как с тем, будто слово всегда отражает сущность предмета, так и с тем, будто связь между предметом и его названием случайна. Он считает, что вначале между звуками слова и обозначаемыми предметами существовала какая-то внутренняя связь, которая впоследствии была утрачена, и связь слова с предметом была закреплена общественной традицией. Некоторые исследователи видят в этом споре установление важнейшей антиномии лингвистики: условность связи плана выражения с планом содержания языка, каждый из которых имеет разную структуру, но оба не могут существовать один без другого и не могут обнаружить своего строения один без другого. В этом случае для Кратила правильность имени зависит не от звуков, а только от общего смысла слов. Это правильность плана содержания. Для Гермогена, который исходит из действия именования, правильность заключается в законности установления имени. Это правильность плана выражения. Сократ, принимая обе точки зрения на понимание правильности, тем самым утверждает, что есть и правильность плана содержания, и правильность плана выражения. Он также сохраняет за собой возможность выйти за пределы этой антиномии (…). В диалоге подробно рассматривается, как законодатель должен создавать имена. Ведущим принципом создания имени является изображение, или, выражаясь современным языком, моделирование. По мысли Сократа, «…одни имена составлены из более первичных, а другие являются первыми…» (…). Первичные имена образуются по моделям поведения, действия («…р (ро) является как бы орудием всякого движения…») и по моделям мира, чувственного его восприятия («…буква ро подходит к порыву, движению и жестокости»). Образование производных имен происходит с соблюдением ряда правил: добавлением, вставкой или изъятием звука или тона, сокращением до слова целого речения, словосочетанием, описательным именованием и т.д. Теория именования, изложенная в диалоге «Кратил», распадается по смыслу на следующие составные части: об общем соотношении имени и вещи, об установлении соотношения имени и вещи человеком, об изображении как основе соотношений имени и вещи, об основных правилах такого изображения. Деятельность именования рассматривается как необходимая в формировании и развитии общества. Система именования, представленная в диалоге, обобщает существовавшие к тому времени РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 4 представления о языковом творчестве как правильном и разумном начале в деятельности человека. Таким образом, античная теория именования рассматривает слово не только как ведущее начало, образующее разумное вообще, но и как орудие, с помощью которого производится действие с реальным или воображаемым предметом, в деятельности людей возникает именованная словом вещь. Теория именования производит самую общую классификацию слов по реалиям, обозначаемым словами (выделяет имена, называющие признаки вещей и действий), дает краткую систематизацию правил построения языка. Грамматическое учение. Античное грамматическое учение развивается непосредственно из греческих философских трактатов, формулируя свои собственные цели и задачи. В задачи грамматического искусства входит установление норм литературной речи, обучение умению читать и писать, понимать прочитанное. Для Аристотеля (384 – 322 гг. до н.э.) «грамматика есть искусство понимать поэтов и историков, руководящее главным образом формой речи в соответствии с аналогией и обиходом» (…). Диомед выделяет у грамматики две части – экзегетику и ористику: «Экзегетика – изъяснительная часть, которая касается чтения; ористика – определительная, которая указывает наставления; разделы ее – части речи, достоинства и недостатки стиля» (…). Согласно представлениям древних греков, грамматическое искусство отличается от философии и других словесных искусств – риторики, поэтики, логики, стилистики – тем, что оно посвящено, прежде всего, созданию и интерпретации письменных знаков. Становление грамматического учения в античном мире история языкознания связывает с именем Аристотеля, ученика Платона. Если Платон в теории именования исследует связь между планом выражения и содержания в языке, где главным является правильность имени, то Аристотель по-иному относится к языку как к предмету изучения. По его мнению, слово само по себе не может быть ни истинным, ни ложным, оно есть просто знак, символ представления: «Слова, выраженные звуками, суть символы представлений в душе, а письмена – символы слов» (…). Аристотель полагает, что «истина и ложь состоят в соединении и разъединении», то есть они заключены в построении соединений слов. Эти посылки явились основополагающими для развития как логического, так и лингвистического знания: изучение «соединения» и «разъединения» слов с точки зрения ложности и истинности формирует логику, без отнесенности ко лжи и истине – грамматическое искусство. Аристотель развивает не только логическое учение, но и является основателем логического направления в языкознании. Исследуя варьирование речевого материала, он выводит инварианты слов, при которых одни и те же психологические представления и понятия остаются неизменными в процессе рассуждения. Варианты слов получают у него название падежей. Они представляют собой все те формальные и РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 5 содержательные изменения слов, которые не влияют на логическое истолкование членов суждения, сохраняя неприкосновенным их основной смысл, например: «Филона или же Филону и тому подобные выражения не суть имена, а падежи имен» (…); «Подобным же образом «он был здоров» и «он будет здоров» – не суть глаголы, а падежи глагола и отличаются от глагола тем, что глагол обозначает собой нынешнее время, а падежи – время до и после нынешнего» (…). Установление общих значений у слов, по которым они соединяются и образуют правильные или неправильные с точки зрения логики суждения, приводит к выделению имени и глагола. Аристотель разграничивает их, прежде всего, как слова, выражающие субъект и предикат суждения. В «Поэтике» Аристотель выделяет следующие составные части человеческой речи: «Во всяком словесном изложении есть следующие части: элемент, слог, союз, имя, глагол, член, падеж, предложение» (…). В его определении элемента как «неделимого звука», но не всякого, а такого, из которого может возникнуть разумное слово», заложено представление, соответствующее современной фонеме. Слог, у Аристотеля, представляет собой сочетание гласного и безгласного элементов, союз и член в современном понимании есть служебные слова, лишенные номинативного значения. Предложение он определяет как «составной звук, имеющий самостоятельное значение, отдельные части которого также имеют самостоятельное значение» (…). Описание языка, которое дал Аристотель, есть начальный этап развития античной лингвистической теории. Наибольшего расцвета античная лингвистическая традиция достигает в александрийский период, в эллинистическую эпоху (334 – 31 гг. до н.э.) в поселениях греческих колонистов в Александрии (Египет) и Пергаме (на побережье Малой Азии), имевших особое значение для развития филологии. В Александрии и Пергаме были созданы крупнейшие хранилища рукописей – Александрийская и Пергамская библиотеки, в которых было собрано большинство произведений греческой науки и литературы, переводы произведений восточных литератур. В свои лучшие времена, до разгрома Александрии арабами в 642 г. н.э., Александрийская библиотека насчитывала свыше 700000 рукописных свитков. Здесь и работали греческие грамматисты. Они ставили перед собой чисто практические цели: поддержать нормы общегреческого литературного языка, сохранить греческую литературную традицию, составить лексические и грамматические комментарии к произведениям Гомера, Софокла, Эсхила и других авторов и дать этим произведениям филологическое истолкование. Выполнение этих целей требовало уточнения, расширения и описания свода грамматических правил. Центральным вопросом грамматической теории стало описание системы языка, наиболее адекватное разным текстам. В решении этого РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 6 вопроса наметились две сосуществующие тенденции. Сторонники одной из них предлагали описывать формы языка так, чтобы в описании отражался «обычай» их применения, то есть грамматика включала бы в себя все характерные для разных диалектов и сфер использования языка слова и формы. Приверженцы другой тенденции настаивали на нормативности грамматического описания языка. Грамматика должна отражать законы построения правильной речи и указывать на неправильность употребления слов и форм, исходя из некоторых принципов. Первый подход к описанию языка получил название принципа аномалии, второй—принципа аналогии. Основным вопросом спора, касающимся устройства языковой системы, являлось разграничение отношений словоизменения и словообразования и установление отдельности и тождества слов как инвариантных единиц языка. Этот спор известен нам из трактата «Латинский язык» римского ученого Марка Варрона (116 – 27 гг. до н.э.). Сам Варрон, обращаясь к проблеме аналогии и аномалии, замечает, что «склонение», то есть изменение и производство, слов может быть естественным и произвольным: «Произвольное – это такое, когда каждый склоняет как ему вздумалось» (…); «Естественным склонением я называю такое, которое возникает не от воли отдельных людей, а от общего согласия» (…). Таким образом, произвольное в формах языка опирается на обиход, зависит от каприза употребления, естественное – на общие законы построения языковой системы. Сторонники аномалии всячески подчеркивали отклонения от закономерностей в самой системе языка. Например, как аномалия могут рассматриваться факты, что словом женского рода сирота может обозначаться мальчик, а форма множественного числа Афины может служить названием одного города. По мнению «аналогистов», такие отклонения от закономерностей не играют решающей роли в языке, который представляет собой в целом гармоническую систему. Противники нормативной грамматики ссылались на разный речевой обиход греков, разнящийся по народностям, городам, профессиям, стилям речи, подчеркивая, что грамматическая аналогия, то есть нормированная речь, имеет мало общего с другой – обычной обиходной речью разных эллинов. Варрон в своем трактате пытается примирить обе точки зрения: «Аналогия, – говорит он, – родилась из некоторого обихода, и из того же обихода – аномалия; следовательно, раз обиход охватывает несходные и сходные слова и их склонения, то не следует отвергать ни аномалию, ни аналогию» (…). На практике античные грамматисты и последовали этим путем: при создании нормативных грамматик пользовались аналогией, но как можно ближе к обиходу, к речевой практике. Спор об аналогии и аномалии способствовал выработке важнейших грамматических понятий, углубленному изучению языка и на многие годы вперед заложил традиции грамматической теории. РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 7 Крупнейшими представителями александрийской школы грамматики являются Аристарх Самофракийский (215 – 143 гг. до н.э.), Дионисий Фракийский (170 – 90 гг. до н.э.) и Аполлоний Дискол (вторая пол. II в. до н.э.). Аристарх вместе со своими учениками составил выверенный полный текст сочинений Гомера. Его ученик Дионисий Фракийский, опираясь на опыт своих предшественников, написал первую грамматику для римлян «Искусство грамматики». Дискол написал сочинение «О синтаксисе», в котором на базе греческого языка создал грамматическую систему, унаследованную нами через латинские и старославянские грамматики. Александрийские грамматисты подробно разработали учение о частях речи, при выделении которых учитывалась их синтаксическая роль, морфологические свойства, в частности словоизменение, а также семантика. Вместе с тем, в отличие от древнеиндийских, они не дошли до анализа морфологической структуры слова, им остались неизвестны понятия корня и аффиксов. В области фонетики александрийские ученые дали подробное описание звуков по их акустическому впечатлению, выделив 17 согласных и 7 гласных звуков и отождествляя при этом звуки и буквы. Таким образом, греко-латинская грамматическая традиция характеризуется следующими основными особенностями формирования грамматических правил: 1) обращением к авторитетным текстам, общезначимым для всего греко-латинского мира; 2) обращением к языковым формам, наиболее широко представленным в разных диалектах; 3) обращением к эстетическому чувству создателя грамматических правил, творящего по своему разумению образцовую речь на латинском и греческом языках; 4) применением принципа аналогии в соответствии с требованиями экономности речи, правильности и совершенства выражаемой речью мысли (…). Большой вклад в разработку теоретических вопросов языка внесли Хрисипп (ок. 280 – 208/205 гг. до н.э.) и Кратес Малосский (II в. до н.э.) – представители философской школы стоиков. Исходя из разрабатываемого ими логического принципа двузначности явлений, они установили дихотомию между формой и значением в языке и сформулировали так называемый классический семантический треугольник, в котором отражается соотношение между вещью, мыслью о ней и словом, выражающим эту мысль. Римские античные языковеды, по существу, занимались приложением принципов греческой грамматики к латинскому языку. Наиболее известными римскими грамматистами являются Варрон, автор труда «Латинский язык» в 25 книгах, из которых до нас дошло 6, Донат (IV в. н.э.), автор грамматики латинского языка, сохранившейся в полном и сокращенном вариантах, и Присциан (VI в.н.э.), написавший самую обширную грамматику латинского языка «Грамматическое учение», состоящую из восемнадцати книг. Грамматики Доната и Присциана донесли до нас в латинизированной форме РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 8 античную грамматическую терминологию, которая употребляется и в современной лингвистике. Их грамматики стали образцом изложения грамматической системы латинского языка на весь период средневековья. Античные мыслители сформулировали множество теорий происхождения языка: звукоподражательную – как подражание человека звукам окружающей природы, междометную – как выражение эмоций, внутренних переживаний человека и др. Некоторые античные авторы считали, что язык был создан каким-то одним выдающимся человеком. Против последней возможности выступает римский поэт-философ Тит Лукреций Кар (I в. до н.э.) в поэме «О природе вещей»: Предполагать, что один кто-нибудь дал названия предметам И что оттуда уже люди узнали впервые слова все, – Было б безумно. Как мог бы один человек обозначить Вещи все голосом и расчленять языком своим звуки, А в то же время все прочие делать того не умели? Если б другие притом не умели в сношеньях друг с другом Слов применять, то откуда б явилось познанье об этом? И из чего бы в одном человеке возникла способность Волю свою выражать, чтоб другие его понимали? Нет, человек тот единственный не был бы в силах принудить Толпы людей к повторению данных предметам названий (…). С деятельностью античных философов и языковедов связано зарождение этимологии. Теория «природного» характера языка стимулировала поиски «истинности» слов, познание истинного значения слов, их семантической природы. Античные этимологии строились на произвольном разложении и сопоставлении слов, на придании звукам и буквам определенной символики, что без выработки научных принципов этимологического исследования, придавало этимологическим толкованиям субъективный характер. Августин, например, считал, что bellum ‘война’ названа так потому, что эта вещь не bella ‘прекрасная’. По мнению римского поэта Апулея, происхождение значения слова hostis ‘враг’ можно объяснить графически: буква Н подобна двуглавому мечу между двумя враждующими сторонами. Фигул утверждал, что vos (вы) произносится так потому, что губы выдвигаются в сторону собеседника, в то время как при произнесении nos (мы) губы не выдвигаются вперед и вдох удерживается внутри. Подобные произвольные толкования не способствовали развитию этимологии как науки. В эпоху античности языкознание как наука начинает выделяться из филологии и философии. Грамматика становится самостоятельной РЕПОЗИТОРИЙ БГПУ 9 дисциплиной. Грамматические теории античных авторов на много лет вперед определили развитие грамматических учений в Европе, заложив также основы грамматической терминологии. Грамматическая наука «Европы, вплоть до ХIХ в., основывалась на грамматическом учении греков, в его измененном на римской почве виде; одним из доказательств этого является грамматическая терминология, которая большей частью осталась такой же, как во времена древности; и даже термины, возникшие в более поздние эпохи, являются главным образом только более или менее удачной передачей старого названия и основываются лишь в редких случаях на более новом и лучшем понимании языковой категории» (…). Особенностью теоретических построений античных авторов являлось то, что языковая база теорий ограничивалась одним языком – греческим или латинским, поскольку все прочие языки считались варварскими и не подлежащими изучению, причем и сами попытки сопоставления греческого и латинского языков остались в зародыше. Правила грамматического искусства создаются только для языка данной культуры. Вместе с тем античная лингвистическая традиция, наряду с древнеиндийской, усвоенной европейским языкознанием несколько позднее, явилась колыбелью европейского языковедения.

Рефлексия над языком в историческом контексте

О.А.Донских

Мы будем употреблять слово "рефлексия" в значении "рефлексия по поводу", "рефлексия над". Рефлексия выступает здесь как осознание предмета в его определенности (в этом значении в немецкой философской традиции это слово употребляет Гегель). Сразу возникает вопрос: когда в истории духовной жизни произошло это осознание и как нам его зафиксировать? Наиболее очевидным ответом будет утверждение, что рефлексия появляется одновременно с речевым обозначением соответствующего объекта, т.е. словом (или словосочетанием). Данное утверждение безусловно справедливо в случае сознательного введения термина. Так, например, употребление термина "парадигма" Т. Куном можно считать фиксацией определенного уровня осознания механизма научной деятельности в некоторых его константах. То же можно сказать и об употреблении термина "логос" Гераклитом в значении закона, всеобщего принципа. Заметим, что и в том, и в другом случае использование данных слов является искусственным, т.е. они употребляются в значениях, далеко не совпадающих с теми, которые эти слова имели в естественном языке. Появление же некоторых слов в обыденном языке оказывается искусственным в редчайших случаях. Именно это существенно усложняет ситуацию. Появление слова, очевидно, лишь предпосылка для осуществления рефлексии, но не показатель того, что она уже является реальностью. Разные слова, к примеру, имеют разные референты, и носитель языка четко их отличает; но это еще не значит, что носитель языка способен разграничить эти референты на понятийном уровне. Следовательно, появление слова – недостаточный критерий рефлексии в общем случае. Приходится ввести более сложный критерий, который, в свою очередь, заставляет сузить первоначальное определение рефлексии. Очевидно, говорить о рефлексии можно только в том случае, когда осознание предмета в его определенности становится необходимым элементом деятельности с этим предметом. Такое использование термина согласуется с его значением в исследованиях, посвященных так называемым "системам с рефлексией".

Итак, задачей настоящей статьи является изучение этапа возникновения рефлексии над языком в европейской традиции. Сделаем в связи с этим одно небольшое замечание. Известный советский филолог И. М. Тронский, а за ним И. А. Перельмутер считают, что "первое проявление рефлексии над языком в истории греческой мысли – этимологизирование" [1, с. 9; 2, с. 111]. Под этимологизированием понимается поиск природы обозначенного объекта путем анализа его наименования. Этимологии встречаются у Гомера, Гесиода, Ферекида, а также практически у всех древнегреческих философов, включая Демокрита, который также занимался этимологизированием, хотя считал, что связь имени и референта условна. С нашей точки зрения, о рефлексии по поводу языка здесь говорить еще нельзя, поскольку толкование названий преследовало целью познание природы объектов, а не элементов языка (на это указывает, кстати, и сам И. А. Перельмутер [2, с. 112]). Язык в таком случае является не объектом рефлексии, а средством ее осуществления. Кроме того, если наличие этимологии считать признаком рефлексии над языком, то нет оснований отказывать в этом и авторам Библии, а также других древневосточных памятников духовной культуры, хотя этимологии в этих сочинениях явно не демонстрируют преодоления мифологического сознания.

Исходя из указанного критерия, можно наметить по крайней мере два проявления рефлексии по поводу языка в истории древнегреческой мысли. Наиболее очевидным является ее проявление в развитии нормативной деятельности у старших софистов, в частности у Протагора и Продика. Второе связано с учением пифагорейцев об ономатете.

По свидетельству Аристотеля, Пpотагор, во-первых, выделил три рода в греческом языке – мужской, женский и вещный (а начало грамматики, без сомнения, предполагает наличие рефлективного момента по поводу языка). Во-вторых,

Протагор обсуждал грамматические ошибки, допущенные, с его точки зрения, Гомером (он утверждал, что Гомер не в том роде употребляет слово "гнев" и т.п.). Именно это свидетельствует о начале нормативной деятельности в области языковых явлений, а осознание языка в качестве некоторого особого объекта становится необходимым условием осуществления этой деятельности. В-третьих, Протагор выделил четыре вида высказываний – вопрос, ответ, поручение (приказание) и просьбу. Это уже возникновение собственно грамматической терминологии. Продик исследовал синонимию и, очевидно, основное внимание уделял стилистическим проблемам, что, впрочем, естественно, если учесть характер занятий софистов. Заметим, что язык осознается ими далеко не в том значении, которое имеет этот феномен для нас. В качестве осознаваемых элементов выступают слова и предложения. Говорить о языке как некоторой внутренне организованной системе, разумеется, еще не приходится. Грамматические категории сами по себе еще не отрефлектированы.

Второе проявление рефлексии (по времени оно, впрочем, предшествовало первому) наблюдается у пифагорейцев и, скорее всего, восходит к самому Пифагору. Он ввел в греческую традицию слово "ономатет" ("имядатель"), обозначавшее бога или человека, научившего людей языку (возможно, Пифагор заимствовал подобное представление у вавилонян). В рамках этой традиции язык осознается как набор имен, причем имена выступают в качестве самостоятельных сущностей и противостоят текучести вещей. Этот взгляд составил позже основу теории, утверждавшей природное происхождение слов. Мотив отприродного единства имени и референта пронизывает мифы и ритуальные действия. Более того, иное отношение к слову в рамках мифологического сознания немыслимо. Пифагорейцы же, сформулировав данный мотив как принцип, вышли за эти рамки и тем самым положили начало рефлективному движению по поводу содержания мифологических представлений. (Заметим, кстати, что вся древнегреческая философия до Платона включительно во многом может быть понята только как рефлексия над мифологическим мышлением. В частности, в отношении Платона этот взгляд был выражен П. Флоренским в лекции "Общечеловеческие корни идеализма".)

Позиция пифагорейцев стала тем рефлективным началом, которое двигало известный спор о природе имен, зафиксированный ярче всего в "Кратиле" Платона. Ведь именно то, что их позиция была сформулирована в явном виде, способствовало возникновению противоположной точки зрения. Подтверждением тому, что спор о природе имен вывел греческую мысль на новый рефлективный уровень, служит наличие в "Кратиле" продуктивнейшей идеи о делении слов на первые и производные (первые – возникшие "по природе" и производные – развившиеся из них в процессе употребления языка). Эта идея становится основой, на которой расцветает этимологизирование стоиков, а оно, сохраняя элементы более раннего этимологизирования, уже безусловно несет в себе рефлективный момент – изучаются именно слова, "искаженные" в процессе использования.

Наиболее важными результатами того, что древнегреческие мыслители осуществили рефлексию над языковыми явлениями, оказались следующие. Во-первых, это возникновение грамматики. Система грамматических терминов впервые появляется в работах Демокрита, который ввел обозначения для возрастающего ряда единиц – от буквы до предложения. Затем Платон вводит обозначения для имен и глаголов (правда, не по морфологическим, а по логическим признакам), а затем работы Аристотеля и особенно стоиков делают возможным появление в Александрии первой грамматики. Грамматика Дионисия Фракийского, возникшая в конце 2 века до н. э., стала определенным завершением рефлективного процесса, начатого софистами и пифагорейцами. Следует при этом заметить, что сама грамматика еще не стала объектом рефлексии и рассматривается (по крайней мере, в определениях) сугубо как подчиненная практическим нуждам дисциплина: "Грамматика – это практическое знание (эмпирия) главным образом того, что говорится у поэтов и прозаиков" [2, с. 216]. Таким образом, можно утверждать, что в период от софистов до Дионисия Фракийского язык стал объектом рефлексии, а грамматика – еще нет. Только разработка схем универсальной грамматики в средние века и Новое время предполагает начало рефлективного движения по отношению к самому способу рассмотрения языка,

Второй результат – это возникновение риторики как осмысления ораторского искусства. К начальным результатам этого процесса можно отнести протагоровскую классификацию высказываний; приведенную выше, и соображения Продика по поводу синонимии древнегреческого языка. Это направление получило свое наиболее совершенное выражение, очевидно, в работах римских авторов, в частности Плиния Старшего и Квинтиллиана – "О сомнительных формах языка" и "Обучение оратора" (I в. н. э.).

Итак, основываясь на предложенном критерии, можно утверждать, что рефлексия над языковыми явлениями возникает в V веке до н. э. в древнегреческой культуре. Каковы же предпосылки, обусловившие начало рефлективного движения? Их, как минимум, две – письменность и возникновение сознательно творческого отношения к литературному труду. Разумеется, эти предпосылки исторически тесно связаны между собой, но в то же время они способствовали развитию отличных друг от друга способов осознания языка, почему их необходимо рассмотреть отдельно.

Для того чтобы стать объектом рефлексии, определенное явление, кроме того, что оно вовлечено в практическую деятельность, должно получить еще и знаковое (специально языковое) воплощение. Только это делает возможным его понятийное представление. Рефлексия же по поводу языка занимает особое место в силу специфики своего объекта, так как язык, являясь знаковым образованием, не может подвергаться рефлексии до того, как он получит, наряду с устной, иную форму своего существования. Не случайно мифологическое сознание отождествляет язык либо с органом, его производящим, либо с предметным его содержанием. В первом случае язык оказывается в одном ряду со слухом, зрением и т.п. Насколько далеко простирается это отождествление, видно хотя бы из того, что египтяне "были уверены, что речь производится непосредственно языком и для того, чтобы научиться другому языку, следует просто изменить положение языка во рту, "перевернуть" его" [2, с. 8] (ср. также [3, с. 105] и [4, с. 195-196]). Во втором случае язык сливается с обозначаемым им миром предметов. Отсюда, собственно, и вырастает убеждение в физическом единстве имени и референта, доходящее до того, что вместо лекарства врач мог давать разведенный в воде пепел сожженного предмета, на котором предварительно писалось название этого лекарства.

Это отождествление стало возможным преодолеть лишь благодаря возникновению письменности. Причем мы имеем в виду именно письмо, т.е. систему знаков для обозначения языковых единиц – слов, морфем, звуков, а не предписьменные системы, содержанием которых были сами объекты. Не случайно поэтому, что грамматику создали древние греки, обладавшие наиболее совершенной системой фонематического письма, системой, которая в принципе ориентируется лишь на реализацию плана выражения. В то же время само появление письма еще не вело механически к размышлению над языком: толчком к рефлективному движению (но еще не к рефлексии в заданном выше значении) становилась, как правило, следующая ситуация. Эволюция естественного языка или переход к другому языку делали тексты раннего времени непонятными для основной массы читателей и слушателей. Появлялась необходимость комментирования, а она требовала пристального внимания к элементам языка. Начинается исследование глосс, составление словарей и др. Подобную ситуацию мы встречаем в Месопотамии, в Египте, в Древней Греции. Формулируя сущность данной ситуации, можно сказать, что одно и то же содержание (скажем, древний эпос) может иметь разные способы языкового выражения. При этом обычно отдается дань мифологическим представлениям о физическом единстве имен и референтов и более древний способ выражения признается единственно правильным, а другой – искаженным.

Хотя письмо безусловно необходимо для рефлективного движения, само оно еще долгое время отождествляется со звуковой формой языка. Это хорошо видно на примере грамматических категорий, введенных Демокритом, – буква, слог, имя, речение, предложение [5]. Здесь буква, которая представляет собой элемент письма, выступает в качестве элемента языка, а отсутствие морфемы – минимальной единицы смысла – еще более убеждает в том, что данный ряд родился в результате рефлексии над письмом, отождествленным со звуковой оболочкой языка. Понятийное разделение письменной и устной форм языка становится возможным только в рамках рефлексии следующего уровня – по поводу грамматики.

Становление демократии в Греции обусловило широкое распространение грамотности в VII-VI веках до н. э. "Если в микенском обществе грамота была доступна лишь немногим посвященным, входившим в замкнутую группу писцов-профессионалов, то теперь она становится общим достоянием всех граждан полиса (каждый мог овладеть элементарными навыками письма и чтения в начальной школе)" [6, с. 78]. Это стало социальной предпосылкой рефлективного движения. Наряду с развитием письменных систем должно было появиться еще одно условие рефлексии – свободное отношение к слову. Признаком этого стало появление людей, занимающихся литературным творчеством. Оно также относится к VII-VI векам до н. э. Для сравнения заметим, что в Шумере сочинительство как цель деятельности писца немыслимо: "...имеется пять основных целей, ради которых делались записи: фиксация административных распоряжений, кодификация законов, оформление священных канонов, создание анналов и, наконец, научные цели" [7, с. 236]. Свободное отношение к слову способствует разрыву жесткой связи между содержанием текстов и способом его фиксации, представление о которой характерно для более раннего времени. Язык все больше становится просто средством выражения. Этому способствуют также расширение сферы применения письма и ускорение и удешевление способов обучения ему.

И наконец, коснемся вопроса о том, в каком качестве предстал язык в результате осуществленной рефлексии. Он оказался случайным набором имен и высказываний. Методологически это означает следующее. Часто говорят, что древнегреческие мыслители, споря о природе слов, обсуждали вопрос о происхождении языка и выдвинули на этот счет несколько гипотез. В таком общем виде это глубоко неверно. Вопрос о происхождении языка даже не обсуждался. Дискутировался совершенно другой вопрос – о происхождении имен. Этимологизирование стоиков – это, безусловно, результат дискуссии, но к вопросу о происхождении языка их занятия имеют весьма сомнительное отношение. Набор имен – это не язык. Вопроса о происхождении языка как такового в греческой культуре нельзя было поставить в принципе. Для этого необходим другой уровень рефлексии.

Список литературы

Тронский И. М. Проблемы языка в античной науке // Античные теории языка и стиля. – М.; Л., 1936.

История лингвистических учений: Древний мир. – Л., 1980.

Древнекитайская философия. – Т. 1. – М., 1972.

Мифы и предания папуасов маринд-аним. – М., 1981.

Кобив И. У. Система грамматических понятий и терминов древнегреческого учения о языке. – Киев, 1973.

История древнего мира: В 3-х т. – Т. 2. Расцвет древних обществ. – М., 1983.

Лео Оппенхейм А. Древняя Месопотамия: Портрет погибшей цивилизации. – М., 1980.