Духовные искания Андрея Болконского

Героев книги “Война и мир” можно условно разделить на три категории: “мертвые жизни”, статичные персонажи, полагающие внешние салонные проявления жизни ее сущностью; герои, ”ощущающие” жизнь, обладающие способностью чувствовать “полноту жизни” настолько, что не видят необходимости в рефлексии, анализе; и герои, ищущие истину, наиболее близкие и интересные Толстому. К таким героям относится кн. Андрей. Отправной точкой сложных духовных и философских исканий А.Б. становятся его психологические противоречия с петербургским салонным обществом.

Начинающаяся война и назначение на должность адъютанта Кутузова увлекли его возможностью осуществления мечты о личном подвиге, который бы его прославил. Примером такого подвига для А.Б. было взятие Тулона Наполеоном. Проникнутость наполеоновской идеей обнаруживается в первых словах кн. Андрея, вступающего в спор с виконтом на вечере у Анны Павловны. Потом, уже став адъютантом, он настойчиво вызывает в воображении ту ситуацию - решающую минуту сражения, его Тулон или Аркольский мост, где он сможет себя проявить. Ночью перед Аустерлицким сражением эта мысль захватывает его настолько, что он готов, кажется, отказаться от семьи, самых дорогих ему людей, “за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей”, которых он даже не знает. Честолюбие заставляет его осматривать местность и позиции перед сражением, составлять свой план диспозиции. Желание самому быть в трудных местах военных действий вызвано мыслью о том, что “ему-то именно предназначено вывести русскую армию в Австрии из безнадежного положения”. Мысль о славе нераздельна с мыслью о торжестве над людьми. Это проявляется в желании принимать наибольшее участие в жизни других людей. Оно видно, скажем, в “особенном оживлении кн. Андрея, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе”.

Желание быть благодетелем в жизни других людей носит черты того не наполеоновского величия “в госпитале в Яффе, где тот чумным подает руку”. Встреча кн. Андрея с капитаном Тушиным и гл. Багратионом готовит перелом в честолюбивых планах. Его представления о героизме, славе сталкиваются с тем героизмом, который он видит в действиях батареи Тушина, т.е. нетщеславным, вызванным сознанием своего воинского долга. Тогда же еще не наступило разочарования в Тулоне или Аркольском мосте. Кн. Андрею только показалось, что “все это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся”, эгоизм его славы раскрывается ему на Аустерлицком поле после ранения.”

Вид высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему облаками” рождает осознание того, что “все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба”, тишины и успокоения. В тот же вечер, увидев своего кумира, Болконский “думал о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих”. Этот “строгий и величественный строй мысли”, поднятый “высоким, справедливым и добрым небом”, был тем этапом духовных исканий Андрея, который открыл ему ничтожность интересов, занимавших Наполеона, мелочность его героя, с его мелким тщеславием и радостью победы”. И собственные мысли, занимавшие его до сих пор, в сравнении с открывшейся истиной, должны были казаться. Вернувшись из плена, Андрею пришлось испытать чувство вины перед женой и ответственность за ее смерть. Когда он уходил на войну, жена “связывала” его (он был убежден, что свобода от брака - одно из условий достижения цели), но разочарование в Наполеоне привело и к чувству вины. После Аустер. кампании кн. Андрей твердо решил бросить военную службу, убедив себя в том, что к ней больше не имеет интереса. Он поселился в Богучарове, ограничив себя заботами об имении и о ребенке. Это именно самоограничение, которое внутренне ему не свойственно.

После того, как кн. Андрей отказался от “наполеоновских идей”, которые “не почти, а совсем” погубили его жизнь, он, по его словам, стал “жить для одного себя”. В споре с Пьером, который, напротив, пытается в этот период “жить для других”, “делать добро” крестьянам, Андрей утверждает, что крестьяне не нуждаются в переменах, их нынешнее состояние для них естественно и потому счастливо. Жизнь для себя не нарушает этой естественности и приносит большую пользу, чем “преобразования” Пьера (или, по крайней мере, не приносит вреда). Кн. Андрей, видимо, не считает направленной деятельностью “для других” те реформы, которые он с легкостью осуществлял в своем имении. В разговоре с Пьером он резко высказал равнодушие по всем внешним событиям мира, но они продолжали его по-прежнему занимать. Окончательное возрождение интереса к жизни происходит после его поездки в Отрадное и встречи с Наташей Ростовой. Этот очередной этап духовных поисков Болконского подчеркнут (отмечен) известными сценами встречи с “огромным, в два обхвата дубом” на краю дороги. Его хмурый, неподвижный вид вызывает в душе кн. Андрея “целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных”: он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, решил, что она уже кончена, “что начинать ничего не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая”.

Вынужденная поездка в Отрадное и задержка там, встреча с девушкой, довольной “своей отдельной,- верно, глупой,- но веселой жизнью”, случайно услышанный разговор Сони с Наташей,- все это вызвало “неожиданную путаницу молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни”.

После второй встречи с тем же дубом, но уже “преображенным, раскинувшимся шатром сочной темной зелени”, кн. Андрей вдруг окончательно, беспеременно решил, что “жизнь не кончена в 31 год”. “Надо, чтоб не для одного меня шла моя жизнь, но и чтобы на всех она отражалась”. Из вновь возникшего стремления участвовать в жизни людей возникает и жажда активной деятельности. По сути, это те же наполеоновские идеи, только на новом витке, иначе представленные. “Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни”.

“Дело” привлекает теперь кн. Андрея как способ помочь людям. “Но непременное условие своей деятельности он видит в том, чтобы на всех она отражалась”. Поэтому его привлекает сфера государственных интересов, “высшие сферы”, где “готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов”. Новый кумир, заменивший Наполеона, был Сперанский, “лицо таинственное и представлявшееся ему гениальным”. В фигуре Сперанского он старался искать живой идеал совершенства, к которому он стремился. И легко поверил в него, увидев “разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России”. Однако вместе с возвышением Сперанского, “огромное количество людей” кн. Андрей стал считать “презренными и ничтожными существами”. “Страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда-то испытывал к Бонапарте”, было, однако, ослаблено некоторыми недостатками Сперанского, которые “неприятно поражали” кн. Андрея - это слишком большое презрение к людям и “разнообразность приемов в доказательствах” своего мнения. Увлечение реформами, впрочем, почти бессознательно усиливалось, и Андрей занимался составлением законов. Разочарование в Сперанском наступает после вечера, где кн. Андрей танцует с Нат. Ростовой. Новое чувство возникающей любви контрастно становится к “административным” увлечениям Болконского. После бала он замечает, что ужин у Сперанского, на который он был приглашен, ему не интересен. Увидев Сперанского в домашней обстановке, смеющегося, он, возможно, “нашел его слабые, человеческие стороны”, которых он раньше не замечал в силу “другого воспитания и нравственных привычек”. Кроме того, все, что раньше казалось Андрею “таинственно и привлекательно в Сперанском”, теперь “вдруг стало ясно и непривлекательно”. Представив себе своих богучаровских крестьян и попытавшись приложить к ним “Права лиц”, разработкой которых он занимался, Болконский удивился, “как он мог так долго заниматься такой праздной работой”. Разочарования и очередной крайности в мировоззрении Болконского не последовало. Общение с Наташей дало ему ощущение сопричастности к совершенно особенному миру, преисполненному каких-то неизвестных ему радостей. Присутствие этого мира в Наташе он почувствовал еще в Отрадном и сейчас “находил в нем новое для себя наслаждение”. Открытие героем чего-то нового - это очередной этап его поисков. В душе Болконского произошло что-то новое и счастливое”, когда он услышал пение Наташа. Хотя он не сознавал, пока, что влюблен в Ростову, вся жизнь представлялась ему в новом свете. Будущее открылось со всеми его радостями; желание пользоваться свободой, силой и молодостью открывает ему новую истину: “Чтобы быть счастливым, надо верить в возможность счастия”. После помолвки с Наташей кн. Андрей совершает ошибку, согласившись с отцом отложить свадьбу на год. Видимо, он не вполне сумел понять существо Наташи Ростовой. Она привлекла его полнотой жизни, но именно это исключало в ней рационализм, расчетливость в любых ее проявлениях. Она не могла подчиниться заранее заготовленной схеме: подождать год, который даст ей возможность проверить свои чувства до свадьбы. Для Наташи, которой было ценно каждое мгновение, год ожидания был оскорбителем своей пустотой, остановкой жизни. Но жизнь неостановима, она требует движения. Наташа нашла его в бегстве из дома с Курагиным. Для Андрея Болконского наступило третье, самое тяжелое разочарование в жизни. Единственным стимулом, живым интересом, им испытываемым, становится месть Курагину. Он вновь возвращается на военную службу, но уже без тщеславных мыслей. Душевной драмой, тем не менее, его философские поиски не заканчиваются, но, наоборот, обостряются. Этому во многом способствует эпоха 1812 года. Кн. Андрей от “высоких сфер”, к которым прежде стремился, спускается к народу, поступал служить в полк. Он пришел к пожеланию того, что история делается в полку, с народом и меньше всего зависит от распоряжения штабов. “От нас действительно будет зависеть завтрашний день”,- говорит Андрей Пьеру перед Бородинским сражением. Болконский получает здесь возможность реально участвовать в совершении крупного исторического события, а значит, в изменении судеб многих людей. Это осуществление его наполеоновской мечты, но на другом уровне. Слияние личной жизни и устремлений с общими, которое здесь становятся возможным,- это выражение кутузовского начала. Таким образом, путь кн.А. от наполеоновского идеала к кутузовской мудрости еще раз утверждает толстовскую историческую концепцию о роевой жизни и решающей роли народа в событиях. Смотря на упавшую рядом гранату и сознавал близость смерти, Болконский думает: “Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь...” Обостренное чувство любви к жизни открывает ему понимание той любви, ”которую проповедовал бог на земле”: ”сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, которой учила кн.Марья”. Мысли кн. Андрея во время болезни были деятельнее, яснее, но действовали вне его воли. Они могли оборваться, заменяться неожиданными представлениями. Теперь все его прошедшее представлялось собой здание из иголок или лучинок, воздвигающееся и разрушающееся под звуки равномерно “шепчущей” музыки. Выстроив это здание, сумев удержать его в мысленном равновесии, кн. Андрей понял сущность “божеской любви”: “Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто ... не может разрушить ее. Она есть сущность души”. Слова кн. Андрея, сказанные Наташе (“Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде”), подразумевают, что его прежняя - человеческая любовь, соединившись с силой приобретенной, становится “больше” и “лучше”. Но следующий этап душевной эволюции Болконского состоит в противопоставлении божеской и человеческой любви и Андрей, вдумываясь в новое, открытое ему начало вечной любви, отрекался от земной жизни: “Всех любить, жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнью”. Любовь к земной жизни, временно пробужденная появлением Наташи, терпит поражение в борьбе со смертью. Состояние Болконского, которое Наташа назвала “это сделалось”, было проявлением победы смерти над жизнью.

Уничтожение преграды между жизнью и смертью одновременно воздвигало преграду непонимания живыми уже “наполовину умершего”. Для кн. Андрея сознание отчужденности от всего земного, радостной и странной легкости бытия дало возможность понять и ощутить близость смерти, которой прежде он боялся, а теперь увидел в ней “пробуждение” от жизни, освобождение прежде связанной в нем силы.