Партикулы и языковая таксономия

Партикулы и языковая таксономия

1. Проблема идентификации

Итак, что же произошло и происходит с языковыми партикулами за их долгую языковую историю?

Во-первых, они могут вполне удачно вписываться в языковую систему, не соединяясь в кластеры, так сказать, в «примарном» виде, употребляться изолированно. Чем же они тогда становятся?

Они становятся союзами, они становятся артиклями, они становятся частицами.

При этом значения единиц у этих классов часто совпадают или пересекаются. Приведем, например, высказывание из латинской грамматики Шмальца-Штольца: «Связующие слова можно подразделить на изначально

указательные и чисто соединительные, сообщения добавочных сведений или противопоставление.

Существенной разницы между этими двумя группами нет ~ уже потому, что из указательной основы при размывании ее дейктического значения произошло множество чисто соединительных союзов».

Однако, как это было показано в главе первой, партикулы любят «прилипать», в том числе прилипать и друг к другу. Тогда они становятся местоимениями, например къ + то, кь + то+ то; они становятся частицами, например да + же, не + же + ли; они становятся союзами, например и + ли, и + но, а + по и т.д.

В течение долгой языковой истории происходит «стирание» одних кластеров партикул и, напротив, наращение, увеличение других. Так, например, романский артикль определенности восходит к латинскому местоимению ille, более сложному. Пока мы не можем проследить и объяснить судьбу каждой партикулы в каждом языке и в каждую историческую эпоху. Например, трудно объяснить, почему в русском языке комбинация а + то дистантна графически, а в других славянских языках слитна, почему исчезла партикула-релятив jo и т.д. Мы не знаем также, все ли они использованы языком. Так, в частности, О.А. Осипова, анализируя редкую и никуда не вписывающуюся партикулу из кельтских языков, предположила, не опасаясь нарушить «принцип униформитарности», что из далекого для нас по времени «мешка» диффузных партикул использовано было далеко не все.

Но, как заметил еще Ф. Бопп, партикулы прилипают и к знаменательным словам: к глаголу, к имени. Именно тут мы можем догадываться о существовании некоторого скрытого «минисинтаксиса», о котором говорилось в первой главе, так как по-настоящему не знаем того синтаксического контекста, в который в далекие времена вписывалась та или иная форма имени или глагола, не знаем точно ни функций, ни позиций.

И в древности люди не говорили и не мыслили парадигмами: парадигмы есть просто факт метаописания, факты языкознания, которое «нашло» их в языке. Поэтому и наша монография называется, как уже говорилось, «Непарадигматическая лингвистика».

Итак, и имя, и глагол как минимум двучастны: знаменательная основа + партикула, падежная флексия. Современная наука определила не замечавшееся ранее совпадение ряда партикул у глагола и имени. Вяч. Вс. Иванов назвал их «субморфами». См.: «Выделение субморфов может оказаться полезным для установления связей между морфами, позднее разошедшимися, но восходящими к одному источнику. В то же время нелегко избежать опасности ошибочного объединения морфов, исторически друг с другом не связанных». Какой «минисин-таксис» стоит за этими совпадениями – пока неизвестно.

Совершенно особую роль в этом плане среди частей речи играют местоимения. Их структура другая. Они в большинстве своем полностью состоят из партикул. Как было видно на примере русского я, даже за этим однобуквенным элементом стоит в истории целое интродуктивное высказывание «вот он я». Возможно, такое высказывание, то есть тоже «минисинтаксис», стоит и за каждой падежной формой «полных местоимений». Как всегда, интересную гипотезу, относящуюся и к «непарадигматической лингвистике», и к «скрытой памяти», высказал Р. Якобсон. Анализируя сочетания его сын /сын старика, он считает, что местоимение его состоит из двух частей: *je + *go. О первой частице мы уже говорили в связи с русским э + то и аугментом в греческом аористе и имперфекте. Якобсон считает, что она сохраняет свою интродуктивность, а вторая же партикула, *go, располагается за ней по «закону Вак-кернагеля», о котором уже говорилось.

Делались попытки построить дистрибуцию «прилипания». Так, в частности, Ф. Адрадос распределяет партикулы на классы следующим образом: дейктические и анафорические партикулы. Так, * – so, * – to соединялись с местоимениями и союзами; существовавшие два гиперкласса – номинально-вербальный и прономинально-адвербиальный – расщеплялись; становился важным порядок слов. Ударение стало возможным только на Стадии II и III, но для партикул «accent was central: it was related to word order and emphasis, and also to the possibility of their becoming suffixes or endings».

Таксономически партикулы обычно связаны с так называемыми «дискурсивными словами»; однако, как уже говорилось, отнюдь не все дискурсивные слова соотносятся с набором партикул. Так, например, авторы статей в сборнике «Дискурсивные слова русского языка» включают в их число такие слова, как по меньшей мере, наоборот, еще раз, впрочем и др., которые не состоят из партикул; но в этом же списке находятся и слова из партикульного фонда: только < то + ли + ко, дай < да + и, не + у + же + ли, не + бо + сь и под.

Так же партикулы в грамматиках предлагают отнести к категории «незнаменательных слов», но и тут область незнаменательных слов пересекается с областью партикулярного фонда лишь частично, поскольку в этот класс вводят и предлоги. Предваряя дальнейшие рассуждения, скажем заранее, что объединять партикулы и предлоги, как это часто делают, теоретически нерационально и информационно бессмысленно, так как партикулы относятся, как было сказано, к «коммуникативному фонду», а предлоги – к денотативной стороне сообщения. Предлог помогает описывать конкретный кусочек действительности, а партикулы, как и дискурсивные слова, «не имеют денотата в общепринятом смысле; их значения непредметны, поэтому их можно изучать только через их употребление».

Значительное число партикулярных образований входит в разряды местоимений и частиц. И здесь, однако, мы можем найти исключения в довольно большом числе. В частности, не из партикул состоят-нибудь, пусть, пускай, нехай, ведь.

Наконец, предельно простая фонетическая структура таких примарных партикул, а они состоят, как правило, либо из одного гласного, либо из комплекса консонант + вокал, может привести к мысли о их соответствии слогам языка. Именно моно-силлабичность подобных элементов считает их основным признаком М. Фрид. Но и это неверно, так как существуют слоги, не имеющие аналога среди фонда партикул, однако знаменательные слова распадаются на них легко.

Ясно, что вопрос о возникновении таких партикул и их первичной семантике связан с еще недавно запретной темой о происхождении языка вообще и о его эволюции. Поэтому примарные в течение долгого времени было принято возводить к каким-нибудь «застывшим» формам – как правило, падежным формам местоимений.

Во многих работах, в той или иной степени посвященных тем компонентам языка, которые мы здесь называем партикулами, эти языковые элементы являются предметом разного типа таксономических затруднений. В этом отношении мы должны быть благодарны русскому языку, который, как уже говорилось, позволяет различать терминологически «частицы» и «партикулы». Так, например, А. Звики в специальной работе подчеркивает тот факт, что «particle в своем обычном очень широком употреблении – это понятие дотеоретическое, не имеющее переводного эквивалента на язык лингвистических конструктов, и в угоду этим конструктам оно должно быть элиминировано». Описывая разные таксономические подходы, Звики, твердо уверенный в том, что такой именно синтаксической категории, как particles, нет, предлагает искать выход в именовании – назвать весь этот класс «дискурсивными показателями». Как мы старались показать выше, дело в самой теории, а не в таксономическом ярлыке.

Как же именно эти партикулы, любящие «слипаться» друг с другом или «прилипать» к другим словам, связаны с анализом функциональной семантики сочинительных союзов?

Исторические разыскания, как оказывается, дают возможность найти «промежуточный» этап распределения местоименных партикульных показателей. Так, А.А. Зализняк пишет, что «для 1 и 2 лиц в берестяных грамотах соблюдается следующий основной принцип: в нормальных случаях употребляется либо модель даль есмь, либо модель я даль, но не трехчленная модель я есмь даль». Действительно, функциональное сходство показателей «справа и слева» для 1-го лица на этом периоде русского языка ощущалось живо и потому достаточно было только одного из них.

При восстановлении происхождения и эволюции парадигм имени и глагола в лингвистике представлены две точки зрения. Согласно одной из них, парадигматические словоизменительные показатели именуются «расширителями», «формантами», «аугментами» и т.д. И вопрос о наличии у них первичного автономного значения не то чтобы отрицается, но просто не ставится. Например, И.М. Тройский категорически осуждал в Предисловии к книге А. Эрну идею «местоименности» глагольных и именных флексий, и в своей собственной книге говорит о флексиях только как о «личных окончаниях».

По другой концепции, словоизменительные флексии – как глагольные, так и именные – возникли из неких добавок, которые называют по-разному. И это различие в именовании и статусной характеристике этих добавок теперь становится все более значимым. Одни полагают, что флексии – это, как правило, застывшие местоименные элементы. Так, В. Шмальштиг, обсуждая далеко ведущую идею П. Кречмера о том, что и.-е. не-презентные глагольные форманты -$-, – t-, – v-, – к – были первоначальными показателями глагольного объекта, высказывает такую мысль, что форма медия на * – to «есть в действительности дейктическое местоимение * – to, присоединенное к корню, как правило, в нулевой ступени»; см. у него далее: «я остановлюсь на различных формах местоимений и на том, как они постепенно превращались в глагольные окончания».

Подробно эта идея уже давно излагалась А.Н. Савченко в специальной монографии. Как он считает, первое лицо глагола связано через окончание с личным местоимением, а второе и третье – с местоимениями указательными: -*so/*to.

Комплекс: основа + флексия обычно бинарен, но в действительности, как предполагается, местоименный компонент может пронизывать более протяженные отрезки. Важно, что в этом случае речь идет о соединении двух значащих, то есть имеющих свою семантику, компонентов. Например, уже К. Уленбек в 1901 г. отметил, что показатель субъекта – s-, по-видимому, является постпозитивным артиклем, восходящим к местоимению -*so. А. Эрну прямо возводит окончания именительного и родительного множественного числа второго и первого склонений латинского имени к указательным местоимениям.

Но есть и другие подходы, согласно которым флексии – это не «приклеившиеся» местоимения, а некие первообразные части-цы-партикулы с диффузным значением дейктического характера, распределенным по высказыванию в целом. Так, Ю.С. Степанов, автор важной теории «длинного компонента», пишет: «В современных индоевропейских языках повторяющимся элементом обычно служат разнородные члены синонимического ряда. В древних индоевропейских языках повторяющимся элементом часто является какая-либо специальная дейктическая частица…

Таким образом, положение о «местоименности» глагольных флексий есть в этой теории чистая условность описательности: более точно, удобнее говорить о том, что и местоимения, и глагольные флексии восходят к общему для них протоэлементу, являющемуся, как правило, дейктическим показателем. Подобный взгляд восходит к точке зрения на реконструируемый и.-е. язык, согласно которой первый этап развития и.-е. языка не был флективным, а в протоиндоевропейском на синтаксическом уровне соединялись компоненты диффузной семантики и диффузной мастеренной принадлежности.

Так, в 1992 г. вышла уже упоминавшаяся статья Ф. Адрадоса «О новом облике индоевропейского: история одной революции». Суть «нового облика» Фр. Адрадос излагает следующим образом.

Индоевропейский язык прошел три реконструируемые стадии:

1)Протоиндоевропейский. Он не был флективным и не имел парадигм.

2)Тот этап индоевропейского языка, который засвидетельствован анатолийскими данными.

3)Поздний индоевропейский язык, который до сих пор и принято было считать древнейшим состоянием и который уже обладал парадигматическим устройством».

В предыдущие периоды лингвистической реконструкции протоиндоевропейского, как считает Ф. Адрадос, было лишь два направления: «унитарное», «плоское», по которому реконструировался некий единый язык, близкий к более поздним состояниям, и язык с реконструируемой «глубиной», то есть тот язык, в котором принципиально выявляются лингвистами возможные иные состояния, но в общем виде они никогда ими не формулируются.

Многое в этой теории «нового облика» связано с идеей постепенной эволюции в развитии компонентов парадигм глагола и имени, но для нас важно то, что именно эти дейктические час-тички-партикулы, а отнюдь не местоимения, которые появляются – пусть из них же, но позже, – по мнению приверженцев «новой теории», лежат в основе первоначальной индоевропейской грамматики. Значение их, как уже говорилось, было достаточно диффузным, и это объясняет, по мнению К. Шилдза, автономность развитии глаголов, имен и местоимений как особых – семантически и функционально – частей речи.

Частицеообразные партикулы при этом всегда объединялись в ансамбли разных функциональных оттенков, разумеется, не реализуя в языках всех своих комбинаторных возможностей.

Эти ансамбли могут состоять только из самих партикул. Так, нами были выбраны 10 русских партикул; не, кь, то, ли, и, у, же, да, а, но. Они дают 726 сочетаний по 2 и по 3 элемента с возможными перестановками, однако лишь около 50 комбинаций из них могут быть признаны реализовавшимися и функционирующими в русском языке реально.

Приведем также для иллюстрации фрагмент цепочки двуком-понентных партикульных комплексов, порожденных компьютерной программой из 9 русских партикул: и, а, не, но, да, же, ли, кь, то, и посмотрим, что из этого взял язык: а, и + но, и + да, и + же, и + ли, и + то, и + кь, и + не,… но + а, но + да, но + же, но + ли, но + то, но-кь, но-не, да-а, да-и, да-но, да-же, да-ли, дачпо, да-кь, да-не, же-а, же-и, же-но, же-да, же-ли, же-то, же-кь, же-не, ли~а, ли-и, ли~у, ли-но, ли-да, ли-же, ли-то, ли-кь, ли-не, то-а, то-и, то-у, то~но, то-да, то-же, то-ли, то-кь, то-не, кь-а, кь~и, кь-у, кь-но, кь-да, кь-же, кь-ли, кь-то, кь-не, не-а, не-и, не-но, не-да, не-же, не-ли, не-то, не-кь, а-и, а-но, а-да, а-же, а-ли, а~ то, а-кь, а-не.

Мы видим здесь 84 сочетания.

Что же находится среди них? Какие частеречные элементы, относящиеся к системе языка, можно здесь выделить?

Во-первых, это привычные для нас современные «цельные» слова; или, даже, тоже, к(ъ) то.

Во-вторых, это слова, ставшие сейчас архаичными, но засвидетельствованные в истории языка: ино, неже, нели, кьда, аже, али.

В-третьих, это графически дистантные компоненты, часто требующие контекстного продолжения, однако вполне для нас привычные: и да, и + то, и + не, но + а, но + не, не + то, да + и, да + ли, да + но, да + не, то + и, то + ли, то + не, а + то, а + не. На каждое такое сочетание легко привести соответствующие текстовые верификации.

В-четвертых, мы видим здесь не собственно русские, но славянские нормативные сочетания: апо, дали.

В-пятых, комплекс становится привычным, если первый элемент квалифицировать в качестве междометия: да-а…, не + а., а, да…

В-шестых, представлены двучленные партикульные сочетания, явно требующие третьего партикульного члена для завершения комплекса: и + кь, но + кь, да + кь, то + кь, кь + а, кь + и, а + кь и т.д., а в двучленном комплексе в языке не существующие.

Итак, мы видели, что комбинации + перестановки неких исходных элементов структуры CV порождают разные части речи уже привычной для лингвиста языковой структуры.

Но, однако, в лингвистике существует и некая «свальная куча», суть которой еще требует детального разбора и подлинного экспериментального исследования. Это клитики. В соответствии со всем сказанным определяется и план второй главы монографии.

2. Партикулы и союзы

Итак, обращаясь к партикулам как таковым, мы можем говорить о трех видах их существования. А именно:

A)они существуют как примарные единицы;

B)они «слипаются» между собой, образуя комплексы партикул;

C)они «прилипают» к знаменательному слову справа от него или слева.

В настоящей главе мы не предполагаем проанализировать все, что можно сказать об этих частях речи и о тех, что будут анализироваться в следующих параграфах: наша монография не является ни грамматикой отдельных языков, ни претензией на универсальную грамматику, но только попыткой представить грамматику партикул.

Однако все, что будет сказано далее в этой главе о партикулах как о примарных единицах, будет только метатеоретическим приближением к объекту. «На самом деле», становясь союзами, частицами, артиклями, партикулы никогда не оставляют всей своей былой семантики, хотя бы в виде некоторого шлейфа «скрытой памяти». Это очень хорошо понял А.В. Исаченко в своей работе над древнерусскими сочинительными сюзами а, и, то, ти. Исследование это написано задолго до появления открытий А.А. Зализняка, переосмыслившего тексты новгородских берестяных грамот, поэтому А.В. Исаченко пользовался в основном трудами В.И. Борковского. Но имевшихся данных оказалось вполне достаточно для окончательного вывода о том, что партикулы не покидают своих былых значений окончательно, грамматикализуясь в виде той или иной лексической единицы. Могу добавить, что они и не покидают свое полевое пространство, перекликаясь своими отдельными значениями. Выводы Исаченко были смелыми для того времени, да и сейчас они кажутся свежими. Он спорит с советской наукой, говорившей, например, об а как только о союзе, но спорит и с Ф. Копеч-ным, считавшим, что совпадение в плане выражения частиц и дейктических местоимений «kaum ein blosser Zufall 1st». Итак, каков же вывод А.В. Исаченко: «Fur eine Sprache wie das Ostslavische ist es natiirlich schwierig, die einzelnen Kategorien der «particulae orationis» streng voneinander zu unterscheiden imd gege-neinander abzugrenzen. Die «syntaktische Perspective» war im Ost-slavischen noch recht diffus, die syntaktischen Mittel noch nicht aus-gebildet. Bei vielen «grammatischen Wortern» haben wir im Ost-slavischen noch mit einem Synkretismus zu tun, wo Elemente wie a, i, to, ti etc. eben weder Konjunktionen, noch Interjektionen, noch Mo-dalpartikeln, noch deiktische Pronomina, sondern sowohl Interjektionen, als auch Konjunktionen usw. waren».

Но, как уже говорилось в главе первой, лингвистика как «нормальная наука» не терпит таксономической диффузности. Однако и она имеет периоды своих преференций. Таким был период истории лингвистики, условно называемый нами «морфологическим». Он выступает в работах В.М. Иллича-Свитыча, см. ниже также в книге В.С. Воробьева-Десятовского о местоимениях и т.д.

На смену ему пришел период, также условно говоря, «лексикографический». Именно он лежит в основе многочисленных сборников о «дискурсивных словах», в которых несколько партикул рассматриваются по отдельности и в изоляции от общих положений.

Несомненно, что примарными партикулами являются в своих истоках, в частности, три сочинительных союза а, и, но, получившие в русском языке самостоятельный частеречный статус и отработавшие свои собственные функциональные модели в общей системе языкового синтаксиса.

Однако их примарность в качестве первичных партикул признается далеко не всеми исследователями.

Говоря более упрощенно, по вопросу об «этимологии» союзов а и и существуют две разные точки зрения: 1) они развились из «первичных» языковых единиц диффузного значения: междометий, частиц и под.; 2) они являются грамматикализованными коннекторами, восходящими к «застывшим» формам элементов парадигмы, скорее всего, это формы местоимений. Союз но, как будет видно далее, этимологически анализируется иначе.

Сводка взглядов на этот предмет дана в «Этимологическом словаре славянских языков. Слова грамматические и местоимения», 1980.

Авторы этого словаря считают, что славянское а восходит к междометию а или а-а, в случае эмфатического усиления.

При более раннем подходе а восходит либо к наречию, либо к «застывшей» падежной форме местоимения со значением "отсюда". Однако этот подход закрывает для союза а связи с междометием, частицами и под.

Дискуссионным остается и сопоставление славянского а с древнеиндийскими a, at. Есть и теория, согласно которой а связано со славянским предлогом от, в свою очередь родственным латинскому et и литовскому at –.

В «Этимологическом словаре славянских языков» под руководством О.Н. Трубачева союз а возводится к падежной форме местоименной основы индоевропейского местоимения *е/о, а именно – к аблативу единственного числа.

Этимологическую историю союза и авторы соответствующей статьи в Etim. slov. видят – как и для а – в переходе от междометия к частице, а затем – к союзу. Они категорически не согласны с той позицией, по которой этот союз восходит к «застывшей» местоименной форме от e/ei. Само это местоимение, по их мнению, также местоименного происхождения.

Авторы предлагают в заключение концепцию Я. Бауэра, по которой и как союз является более древним, чем а в этом же качестве; однако и тот, и другой союзы восходят к междометиям.

В словаре ЭССЯ славянский союз и восходит к «застывшей» форме того же и.-е. указательного местоимения но уже не к форме аблатива, а к форме местного падежа *ei.

Итак, в соответствии с существованием двух лингвистик, о котором говорилось выше, оба союза объявляются либо первичными единицами, в широком смысле междометного происхождения, либо вторичными флективными формами.

Естественно, что Ф. Адрадос, о котором упоминалось выше,
считает некое i, образующее так называемые «вторичные» окончания индо-
европейского глагола mi, – si, – ti, – nti – именно «дейктической

частицей». Естественно также, что принадлежащий к противоположной школе Э. Хэмп, анализируя славянское и и балтийское ir, не сомневается в том, что и славянское – «местоименного происхождения». Именно *i он считает точной реконструируемой формой Loc. sing., a *ei, реконструируемое обычно как архаичная форма союза i, формой некорректной. В его работе интересно то, что ir балтийское он рассматривает как комплекс: I + R. Этот последний компонент он видит в индоевропейском медиальном залоге, в греческих союзах и частицах: ад, да, ада, в древнеирландской приставке го- и т.д. Все это, по его мнению, есть отражение индоевропейской «частицы» *j. Таким образом, по несколько странной логике, и не имеет права быть первичным элементом, а г – имеет.

Противоречивость и сложность квалификации двух самых простых сочинительных союзов, как кажется, объясняется именно этим принципиальным различием двух лингвистик. Но приверженцы обеих не могут не чувствовать дейктическую природу этих частиц – первичных или вторичных. Именно поэтому ими «предлагаются» для частиц близкие к дейксису падежные формы: локатив или аблатив.

Особняком от этих двух союзов, которые могут считаться либо грамматикализованными исходными междометиями, либо «застывшими» падежными формами от индоевропейского местоимения *е, представляется в словарях история союза но. В Etim. slov интересующий нас союз разнесен, по сути, по трем словарным статьям: по-междометие, которое, по мнению авторов, новейшего происхождения, пи/по-междометие, частица и союз и пъ, собственно противопоставительный сочинительный союз. Авторы словаря считают, что в основе и пи, и пъ лежит детский лепет. Однако именно для этого союза приводятся параллели: греч. vv, vvv, древнеинд. пи/пщ литовское nunai, палайское п, хеттское пи, тохарское по, латинское пит. №> рассматривается также и в качестве первого компонента частиц: nego, neze, nebo. Связывают его также и с местоимением он + ь/а/о.

Таким образом, в случае но авторы Etim. slov. близки к более общей концепции о существовании «пучка» частиц с общим консонантным началом – опорой, то есть и-овых партикул. В случае же а и и о подобных сближениях, по мнению авторов Словаря, говорить затруднительно.

В фундаментальном труде Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы» союз по сопоставляется с древнеирл. по, литовским пи-, общеславянским *пй, старославянским пь. Существенно то, что он входят в современные начинательные сентенциальные наречия. Он, таким образом, близок и русскому ныне, и английскому now.

Это связано, в свою очередь, с реконструируемыми двумя формулами соединения предложения в древних индоевропейских языках. Обе они выводятся из первоначального бессоюзия, а соединяющие частицеобразные дискурсивные элементы впоследствии грамматикализуются.

1) Согласно первой модели, в абсолютном начале высказывания располагается комплекс клитик, отражающий дальнейшее развитие синтаксической цепочки из полнозначных слов. Комплекс этот как бы «навешивается» на первую, абсолютно инициальную, единицу: *пи/*по; *t^ho; *$о; е/о.

2) Вторая модель соединения предложений в индоевропейских языках оформлялась так, что из начального, так же бессоюзного, примыкания, на базе «частиц», в первоначальной своей функции подчеркивающих и выделяющих одно какое-то полнозначное слово, возникал синтаксически полноценный тип соединения высказываний в одно целое. Таковы, например, греческие частицы и сходные с ними по функции. Ср. сходное по функции русское же: Я уговаривал его попросить прощения. Он же никак не соглашался.

Итак, но возводится без особых разногласий к коннекто-ру-актуализатору, передающему нечто актуальное и существенное сию минуту.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что в нашей работе говорится только о тех союзах, которые восходят к партикулам и / или являются партикулами. Между тем, конечно, огромное число союзов не состоит из партикул и не восходит к ним. В этом отношении их можно рассматривать с более широкой точки зрения, как, например, это делают Фавар и Пассеро. Они разделяют всю семантику союзов на укрупненные семантические зоны и для каждой зоны дают список входящих в нее союзов. Затем выявляется возникновение союзов – по группам и зонам – в детской речи: сначала устной, а затем устной и письменной.

Возможно и совсем иное расчленение союзов: деление их на внутренние и внешние. То есть на те, которые соединяют члены одного предложения, и на те, которые соединяют сами эти предложения. Подобное разделение было сделано нами с И. Фужерон, союзы при этом назывались внешними и внутренними. Представим хотя бы часть полученных в этом плане результатов. Это:

•  Отношение в тексте числа внешних союзов к внутренним.

•  Возможность опустить союз без значительного ущерба для смысла.

•  Наличие негации в соединяемых предложениях.

•  Согласование соединяемых предложений по виду.

•        Согласование соединяемых предложений по времени. Материалом исследования послужил сборник рассказов русских писателей «Мои собачьи мысли».

Приводим полученные результаты:

	Внешние	Внутренние
1. Согласование по виду	44	71
2. Согласование по времени	66	89
3. Возможность опустить союз	35	55
4. Наличие «уступительности»	14	48
5. Наличие негации	48	48

Таким образом, можно сразу увидеть, что внешние союзы соединяют высказывания, где меньше согласования по виду, меньше согласования по времени, редко выражается уступительность. Зато внутренние союзы скрепляют высказывания, в которых и другие способы соединения выражены достаточно явно. Интересно, однако, что при различении этих двух типов связи негация практически не играет роли.

В достаточной степени «объясняющей» некоторые процессы, связанные с союзами и превращениями партикул в союзы, можно считать статью об «эрозии» коннекторов и о выдвижении на первый план «связующих элементов». Материалом исследования служил немецкий язык. Связующие элементы, по определению автора, являются «внутренними» компонентами высказывания, а коннекторы – внешними.

У ligateurs, таким образом, существуют три возможности:

1)интегрироваться во фразовую структуру;

2)занять начальную позицию;

3)занять позицию, «противостоящую» коннектору.

За исключением союза und, все позиции могут быть заняты в разнообразных комбинациях. Например:

• Aber Fouque hat die Romantik trivialisiert.

• Fouque aber hat die Romantik trivialisiert.

• Fouque hat aber die Romantik trivialisiert.

• Fouque hat die Romantik aber trivialisiert.

Но современный язык, как пишет Эромс, усиленно развивает адверсативы. Поэтому у aber становится все больше конкурентов.

Хочется подчеркнуть мысль этого автора о том, что по мере эволюции языка возникает потребность в новых и более глубоко связывающих текст коннекторах, обеспечивая его кореферент-ность. Может быть, именно поэтому в славянских языках к

XVI веку партикульный «конструктор» исчерпал себя и начали возникать союзы и частицы, действительно восходящие к знаменательным словам.

Сходные мысли можно найти и в другой статье, в которой сравнивается семантическое толкование французских союзов и коннекторов и эволюция их употребления во французских текстах, с одной стороны, а также их частотность в речи современных детей, с другой. Оказывается, что у детей с годами употребление такого простого союза, как et, уменьшается.

Подобных работ о союзах можно было бы привести много, но все они, расширяясь, уводят нас от главного – эволюции исходных минимальных партикул.

3. Детерминативы

Выше говорилось о том, что партикулы могут быть частью знаменательного слова, но могут быть и самостоятельными единицами. В предыдущем параграфе в качестве таких примарных единиц были представлены сочинительные союзы индоевропейских языков; в русском это а, и, но. Упоминалось, что примарными партикулами можно считать и артикли в артик-левых европейских языках.

Очередной проблемой, стоящей перед исследователем партикул, – а, по сути, все здесь можно считать проблемами, тем они и интереснее, – является вопрос о том, почему в одних языках артикль занимает препозитивную позицию по отношению к имени, а в других языках он постпозитивен? Судя по многим исследованиям, препозитивный артикль более грамматикализован, то есть обязателен. В постпозиции он ближе к клитике. Однако и для артикля бывает ситуация амбивалентная, например в румынском: он должен быть постпозитивным как артикль балканского языка и обязательным как артикль романского языка.

Но обсуждать все функции артикля в этих языках в книге, где основной упор делается на славянский материал, не представляется целесообразным, поэтому мы остановимся на особом явлении, которое можно считать чем-то промежуточным между артиклем, то есть примарной партикулой, и флексией знаменательного слова.

Речь пойдет о так называемых полных и кратких формах славянских прилагательных. Студенты, знакомящиеся со славистикой, сразу узнают, что краткая и более древняя форма прилагательного это, например, красен, а полная форма – это краснь + jb, то есть красный. Существует множество исследований, посвященных функциональному различию этих форм, которые в некоторых лингвистических конструкциях нейтрализуются, хотя различие все равно ощущается носителями языка. Например: Жена у него хитра / Жена у него хитрая. «Непарадигматическая лингвистика» помогла бы понять, что же все-таки стоит за этим присоединяемым -] ь: коммуникативное намерение продолжить фразу, то есть "та, которая…", или же здесь присоединяется партикула уь, которая, как и многие другие с ней сходные, выполняет чисто артиклеобразную функцию.

Интересно поэтому обратиться к исследованиям, посвященным происхождению подобных славянских и балтийских форм прилагательного. Так, X. Виссеманн, приступая к подробному обзору этой проблематики, присоединяется к мнению Ван Вейка о том, что партикула jb прежде всего имеет относительное значение, то есть это не просто чистый детерминатив. Поэтому эта партикула «im Grunde em anaphorischen oder deik-tisches Pronomen ist». Ван Вейк выдвигает гипотезу о том, что эта партикула субстантивировала прилагательное, выделяя его.

Несколько отличался подход к этому явлению в других исследованиях славянских и балтийских языков. Так, балтисты, как пишет тот же Виссеманн, считали эту форму эмфатической.

Новую интерпретацию предложил Гамильшег, назвав это явление "GelenkpartikeP, то есть это как бы оторванная от артикля и редуплицированная часть. Например, в греческом выражении 6 &год 6 тш второе о выполняет функцию Gelenk, объединяя номинатив и генитив. X. Виссеманн склоняется к анафорической функции этой формы, например, находя подобное употребление в старославянском тексте при вторичном употреблении: вино новое, а не вина нова. В литовском же, по его мнению, аналогичная форма выступает, напротив, в значении неопределенного артикля. X. Виссеманн находит в старославянских текстах и много других случаев употребления этой формы именно в анафорической функции.

Итак, спрашивает X. Виссеманн, поскольку формы обеих языковых ветвей расходятся функционально, то какая ситуация употребления древнее, во-первых, и как и когда это возникло, во-вторых?

Он обращает внимание на то, что определенная форма более экспрессивна и часто связана с вокативом. В евангельских текстах определенная форма адъектива иногда подкрепляется и постпозитивным ТЪ, то есть партикулой в той же ар-тиклеобразной функции.

Окончательный вывод X. Виссеманна можно считать в целом интересным. Он полагает, что вторичное место «оторванного члена» после имени было первоначальным, но партикула ь относится к синтагме в целом, так как в старославянских текстах не встречается *члов % къ ъ – добръ, *вино – je ново и под. Со временем артиклеобразная функция этой партикулы усиливается, и порядок компонентов синтагмы изменяется, как, по его мнению, он менялся не однажды на протяжении балто-славянского развития.

К гораздо более древнему периоду возводит подобное расширение адъектива за счет артиклеобразной партикулы Б. Розен-кранц. Он прослеживает сходную линию адъективного расширения от хеттского языка к иранскому материалу, что было отмечено еще Е. Френкелем, а от иранского – к славянскому и балтийскому. Нечто подобное мы увидим ниже в разделе «Клити-ки», то есть и там, и здесь речь идет о «замыкании» через парти-кулу не слова, а целой синтагмы. Наконец, можно предположить, что «промежуточное» место партикулы между адъективом и именем в ряде случаев объясняется подчиненностью закону Я. Ваккернагеля, который, таким образом, распространяется не только на высказывание, но и на синтагму.

4. Клитики

В начале говорилось об основной тенденции партикул, а именно – «прилипать»: как к знаменательным словам, так и друг к другу. Говорилось о тех партикулах, которые стали самостоятельными словами, вписались в таксономическую классификацию и остаются этими самостоятельными словами, выступая в высказывании как поодиночке, так и в сочетаниях – кластерах.

Партикулы, теряя позиционную самостоятельность, то есть «прилипая» окончательно, создают парадигмы.

Но существует ли некий промежуточный класс между самостоятельными словами и флексиями? Да, существует.

И класс этот традиционно называется клитиками. Таким образом, клитики как класс являются центром оси эволюции парадигматики: это уже не диффузные семантически автономные единицы, но еще и не компоненты словоформ.

Таким образом, это – полный и абсолютный центр. И именно поэтому они оказываются, как это станет очевидным далее, связанными с многими соседями по таксономии.

Как и во многих других случаях, пионерскими работами в области изучения клитик явились работы Р. Якобсона, в особенности его статья 1933 года. Р. Якобсон исходит из того положения, что в славянских языках существует два вида клитик: частицы и изменяемые словечки. Они подчиняются закону порядка слов Якоба Ваккернагеля. Именно этот закон, по мнению Р. Якобсона, определяет инициальное положение императива. Однако восточно-славянские языки и болгарский не подчиняются закону Ваккернагеля. Р. Якобсон объясняет это свободным местом ударения, что сказывается также и в русском, и в болгарском стихе, в отличие от сербского стиха, в котором ударение синтагматическое, а не пословное. Многие положения великого ученого сейчас можно оспорить, но важно то, что он попытался объяснить неодинаковость положения с клитиками у славян, чего другие делать не пытались. Итак, он связывает неподвластность закону Ваккернагеля с положением ударения в слове.

Но с чем же он связывает отсутствие прономинальных клитик в русском языке? Отсутствие клитик, по его мнению, компенсируется в русском тремя способами: 1) превращением клитики в аффикс, 2) превращением изменяемых клитик в частицы, 3) исчезновением глагольной связки в настоящем времени. Это последнее Р. Якобсон полагает просто революционным явлением русского синтаксиса. Наконец, рефлекс закона Ваккернагеля Р. Якобсон видит в порядке элементов словосочетания: jego syn – syn starika, где партикула *go находится на «ваккернагелевском» втором месте. И все-таки можно заметить, что Р. Якобсон не объясняет отсутствие клитик в русском языке, а говорит об их компенсации другими средствами, что не одно и то же.

Изучая литературу о клитиках последних лет, легко прийти к выводу, что нигде в «нормальной» лингвистике не наблюдается такого таксономического разнобоя, как в работах, посвященных клитикам. В этих работах, как правило, сообщаются не сведения о клитиках как таковых, но советы по поводу того, как отличить клитики от не-клитик.

Достаточно сказать, что в очень полном и очень продуманном Лингвистическом энциклопедическом словаре 1990 г. вообще нет ни слова ни о клитиках, ни о про-клитиках, ни об энклитиках. То есть таких статей в словаре не существует. В недавно выпущенном издательством «Русский язык» Кратком словаре лингвистических терминов решения предлагаются явно слишком простые:

«КЛИТИКИ. Слова, не имеющие ударения и примыкающие к другим словам, образуя вместе с ними одно фонетическое слово. В русском языке клитиками является большая часть служебных слов».

«ПРОКЛИТИКА. Вид клитики; безударное слово, примыкающее к ударному спереди и образующее вместе с ним одно фонетическое слово.

В русском языке к проклитикам относятся односложные предлоги, союзы, отдельные частицы, напр.: на окне, под столом, он и она, не хочу».

«ЭНКЛИТИКА. Вид клитики; безударное слово, примыкающее к другому сзади и образующее вместе с ним одно фонетическое слово.

В русском языке к энклитикам относятся односложные частицы, напр.: пусти-ка, Петя-то, будет ли. Энклитикой может оказаться слово, следующее за ударным предлогом или частицей: без году, на руки, на фиг, не был.

ЭНКЛИТИЧЕСКИЙ. ЭНКЛИТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ»

Слишком тривиальные вещи сообщаются о клитиках и в «Словаре американской лингвистической терминологии» Э. Хэм-па: «Морфемы, называемые клитики, занимают промежуточное положение между словами и аффиксами; эти морфемы легко сочетаются грамматически, но фонологически тесно связаны со свободным словом, к которому они примыкают».

Также достаточно осторожное определение клитикам дает Г.А. Цыхун, автор единственной отечественной монографии о клитиках: «Всем славянским языкам известны клитики, т.е. безударные слова, которые во фразе примыкают к предшествующему или последующему слову. Обычно это различного рода служебные слова – частицы, предлоги, союзы и др.)». Но, однако, сам Г.А. Цыхун занимается все-таки тем, что у него называется «и др.», то есть прономинальными клитиками.

В многочисленных определениях клитик в зарубежной лингвистической литературе к клитикам относятся с определенной серьезностью, в большей степени понимая стоящие за ними статусные проблемы. Вопросы в квалифицирующих клитики определениях ставятся в основном следующие:

1)Как можно сформулировать для клитик набор определяющих их признаков?

2)Каковы критерии их выделения?

3)Как их номинировать, то есть куда их определить в рамках существующей таксономии «нормальной лингвистики»?

Обратимся к Энциклопедиям электронной версии.

MSDN library прежде всего указывает на таксономическую сложность определения клитики и на акцентную несамостоятельность клитики и ее привязанность к ударному слову. Энциклопедия обращает внимание на то, что одна и та же клитика может быть как проклитикой, так и энклитикой в зависимости от вхождения в высказывания разной структуры, например, такова французская les-клитика: II me les a donne / Donnez-les moi.

Согласно определениям, данным в этой энциклопедии, свойства клитик следующие:

а)       они не могут обладать самостоятельным ударением;

б)       они не поддаются морфологическим правилам знаменательной лексики;

в)       они каузируют перенос ударения;

г)       они не могут соединяться через сочинение, например: Je connais Jean et Marie / * Je le et la connais;

д)       они имеют свои собственные позиции в высказывании: И a lu tous les articles / *I1 a lu les > II les a lu.

В издании втором Oxford International Encyclopedia of Linguistics помещена относительно большая статья, посвященная клити-кам, написанная пером двух известных лингвистов Стивена Андерсона и Арнольда Звики. Оба автора согласны с тем, что клитики прежде всего промежуточны, а именно: они находятся где-то между аффиксами и самостоятельными словами.

Вообще можно выделить две ведущие исследовательские линии по отношению к клитикам: по одной из них, главный критерий их распознавания – это акцентная недостаточность, по другой – способность к особенному синтаксису, которым обычные «слова» не обладают. В статье указанных двух авторов различаются простые и специальные клитики. Это различие введено в лингвистику А. Звики в 1977 г. Простые клитики – это сокращенные морфологические компоненты, например *s или 41 и т.д. «Специальные» же клитики представляют собой некий неясный по исходной квалификации класс: вспомогательные глаголы, частицы, краткие формы местоимений, артикли и т.д. Утверждается, что клитики могут также выступать в более полном сегментном составе, тогда они вводятся в своей «логической» форме.

Итак, согласно большинству квалифицирующих утверждений, клитики несамостоятельны, но, однако, имеют свой автономный синтаксис. Они обычно примыкают к своему «хозяину» – самостоятельному слову, но могут примыкать к нему как справа, так и слева. Они, как правило, односложны, но, однако, односложными бывают и не-клитики. Они лишены ударения – на этом настаивают многие их исследователи, но при этом вопрос о лишенности ударения, как будет видно далее, также весьма сложен. Говорится об отличии клитик от «слабых» местоимений.

В целом, клитики детерминируются по-разному, а именно как:

•  Лексические прономинальные аффиксы.

•  Синтаксические аффиксы.

•  Фразовые аффиксы.

И все же за всеми этими разнообразными формулировками по сути стоит все то же многократно упомянутое нами желание привязать клитики к какому-нибудь уже ранее описанному уровню языка. Так как, исходя из этих же предложенных критериев, можно сказать, что вопрос об ударении достаточно спорен, хотя именно это всегда приводится в качестве основного критерия для выделения клитик, поскольку безударными на уровне фонетического слова бывают также и флексии, и суффиксы, и префиксы, а на уровне «ударения» в высказывании эта проблема осложняется еще больше.

Особость синтаксиса – второй основной критерий, предлагаемый для выделения клитик, – в еще большей степени бывает отмечена для предлогов и союзов.

Поэтому несомненно, что клитики должны описываться через набор критериев значительно большего состава.

Именно такой набор был предложен в 1975 году Р. Кейн.

Он включает в себя следующие характеристики:

•  Специфичность позиции, например: II a lu tous les articles / *I1 a lu les / II les a lu.

•  Обязательность употребления.

•  Тяготение к глаголу: Elle va les apprecier beaucoup / *Elle va les beaucoup apprecier / Elle va beaucoup les apprecier.

•  Обязательность глагола в окружении клитики: Jean a pris le couteau et Marie a pris la fourchette / *Jean Га pris et Marie la.

•  Невозможность модификаций.

•  Невозможность ударения.

•  Невозможность вхождения в сочинительную связь между собой: Je connais Jean et Marie / *Je le et la connais.

•  Фиксированные позиции во фразе: Jean donnera le livre a moi seul / *Jean donnera a moi le livre / *Jean le me donnera / Jean me le donnera.

Но все же большинство лингвистов традиционно ориентируется на «фонологический принцип». Против него, то есть против теории обязательности вхождения клитики в «фонетическое слово», выступила Дж. Клэванс, предложившая определять клитики в рамках сформулированных ею трех критериев. Основная мысль теории Клэванс состоит в том, что клитики – это аффиксы фразового уровня: «Clitization is actually affixation at the phrasal level». Например, the queen of England"s hat – здесь «simple», то есть «простая», клитика "s, привязана к словосочетанию в целом. Таким образом, «what is clear is that clitics seem to attach to entire phrases, not just to words».

Основные параметры отождествления клитик, по Клэванс, это:

•  Параметр 1. Доминантность. INITIAL / FINAL. Этот параметр относится к положению во фразе «хозяина».

•  Параметр 2. Прецедентность BEFORE / AFTER по отношению к «хозяину».

•  Параметр 3. Фонолого-фонетические связи. PROCLITIC / ENCLITIC. Это параметр, определяющий тип силы примыкания к фразе в целом или к «хозяину».

Таким образом, всего оказывается возможным 8 типов клитик. Например, возьмем греческий артикль: когда его «хозяин» начинает фразу, клитика стоит перед ним и тогда фонетически она является проклитикой. Другой пример – это глагольная приставка в санскрите: когда «хозяин» занимает финальное положение, то клитика также стоит перед ним и фонетически также определяется как проклитика. Наиболее интересными, по мнению Клэванс, являются типы 1, 4, 5, 8, при реализации которых возникает напряжение между тяготением клитики по принципу близости синтаксической либо по близости фонетической.

Как уже говорилось, если вновь обратиться к партикулам и эксплицировать для себя набор тех партикул, которые прочно «приклеились» к своему «хозяину», с одной стороны, и тех партикул, которые самостоятельны в употреблении и приобрели свой таксономический статус, с другой, то собственно клитики на этой оси займут центральное место. Таким образом, у них есть примыкающие в языковом описании «соседи», от которых их необходимо отделить для прояснения их таксономического статуса. Но – и это самое главное – лингвистика так же стремится уйти от главного вопроса и понять, каково соотношение клитик и партикул. Как мы постараемся показать далее, партикулы и клитики суть пересекающиеся множества. То есть не всякая партикула – клитика и не всякая клитика – партикула. Но каковы все-таки эти «соседи» клитик?

Прежде всего, это самостоятельные слова, или, говоря просто, – знаменательные слова. Это также и местоимения, союзы, частицы, артикли.

С другой стороны, напротив, их нужно отделить от аффиксов, уже совсем потерявших самостоятельность и создавших то, что часто называется основой знаменательного слова. Это – приставки, суффиксы. Наконец, их нужно отделить от элементов, также потерявших независимость и являющихся парадигматическими показателями. То есть это флексии – имени, глагола, местоимения.

По всем этим вопросам существует много публикаций, иногда противоречащих друг другу, как говорилось выше, еще и потому, что само понятие клитики у лингвистов различается.

Обратимся к предлагавшимся разнообразным критериям «отличения» клитик от того или иного таксономического класса.

Наиболее широко цитируемые критерии «отделения» клитик от всего остального принадлежат классику «клитиковедения» А. Звики. Как уже говорилось в главе первой, он признает за клитиками некоторую аграмматичность, нежелание вписываться в таксономические правила; более того, он понимает, что аграмматичные явления в языке, в сущности, есть повсюду, но, в то же время, твердо верит, что их не должно быть. Первым пунктом его исследования, точнее, предписания было обращение к частицам, которые, по его мнению, бывают аффиксами, бывают клитиками, а бывают и самостоятельными словами. Таким образом, по мнению Звики, для того, чтобы отделить клитики от частиц, нужно сначала понять, что же такое частицы. Выходы из очевидной аграмматичности частиц он ищет прежде всего в терминологии. Их нужно переименовать. «The moral is that "particle" in its customary broad usage, is a pretheoretical notion that has no translation into a theoretical construct of linguistics, and must be eliminated in favor of such con-structs». Он предлагает назвать их иначе – «дискурсивными маркерами». Итак, первая попытка уйти от проблемы – терминологическая. Вторая попытка – выбросить частицы из языковой таксономии – может быть названа «эстетико-импрессионистической». А именно – партикли просто неинтересны. «I noted above that the whole set of "particles" in a language do not hang together in any grammatically interesting way; this is equivalent to saying that acategorical words form no grammatically interesting class». Но так или иначе эти «неинтересные» частицы он считает словами.

Для отличия клитик от слов он предлагает следующие критерии:

•  они стремятся соединиться с независимым словом в единое фонологическое слово;

•  они не имеют акцента – ни словесного, ни фразового;

•  у них другое синтаксическое расположение;

•  у них иные, чем у независимых слов, правила просодических и сегментных сандхи.

Однако, пользуясь его критериями, трудно получить ответ на такой, например, простой вопрос: артикль – это клитика или нет.

Несколько иные критерии отличия клитик от слов предлагает М. Фрид. Прежде всего она связывает свойство быть клитикой с моносиллабичностью, и это свойство, которым обладают и другие классы слов, зарождает в них тягу к клитичности: «апу monosyllabic nonclitic is disposed to occasional clitic-like behavion>. Запрет на инициальность, свойство не начинать высказывание, М. Фрид приписывает моносиллабичным словам вообще, например, ср. чешские nas / hned / Tom / psal etc. Поэтому чешское предложение с таких слов обычно и не начинается. Из класса клитик М. Фрид выбирает, как и многие «клитиковеды», более таксономически удобные для теории так называемые «прономинальные» клитики, то есть краткие формы местоимений. Она приводит пары примеров возможности / невозможности употребления клитик:

*No	= mu poslal dopis,
No	= jemu poslal dopis.
*А1е	= mu nic nedavej,
Ale	=jemu nic nedavej.
Однако:
Vzdyt"	= mu poslal dopis,
Nebo	= mu poslal dopis.

Таким образом, получается, что no = / vzdyt", ale = /nebo.

Этот факт, декларируемый автором в качестве одного из примеров неразрешимой языковой сложности, на самом деле вполне предсказуем и прогнозируем. А именно: в первой группе представлены противопоставительные союзы, которые всегда требуют полной формы местоимений. Это отмечено и для языков индоевропейской древности, и для языков новейших; на причинах этого мы сейчас останавливаться не будем. Еще раз повторяем: противопоставление требует полных форм!

Итак, согласно критериям М. Фрид, не-клитики отличаются следующими свойствами:

•  они способны приобретать ударение,

•  они могут сами быть «хозяевами» для клитик,

•  они взаимодействуют с правилами языковой ритмики: RCR.

Интерес к прономинальным клитикам в свою очередь вызвал интерес и к «полным» формам местоимений. Последние выводы современной таксономической теории сводятся к внутреннему различению, то есть разделению полных форм местоимений, которые функционально делятся на слабые и сильные формы. Различающим фактором служит фактор просодический, то есть сильное или слабое просодическое оформление. Слабые местоимения связываются в теории с кли-тиками. Так, Лэнцлингер и Шлонский считают слабые местоимения логической, то есть полной, формой клитик. Критерии различия слабых местоимений и сильных следующие:

•  слабые местоимения должны примыкать к «хозяину»,

•  они могут образовывать кластеры,

•  их синтаксическая позиция отличается от позиции сильных местоимений.

Хотя везде, где говорится о клитиках, говорится также и о просодии слова или даже высказывания, в литературе нигде не встречались в этой связи упоминания о свежих данных по поводу отличия в речи знаменательных и функциональных слов по отношению к чтению или к «канонической» модели, полученных в экспериментальной фонетике последних лет. А между тем именно на последних фонетических конгрессах появилось много докладов, посвященных этому отличию. Говоря точнее, элементы, в спонтанной речи вводящие высказывание или протяженное словосочетание, ярко выделяются просодически. Этим спонтанная речь отличается от той звуковой формы, которая воплощается при чтении. Более подробно отличия спонтанной речи от просодии при чтении и в лабораторных исследованиях см. в обзорах:.

Возможно, это является библиографическим пробелом моей работы, но, несмотря на активную декларированность фонетического принципа отличия клитик от не-клитик, при чтении научной литературы создавалось впечатление, что реальное внимание к просодическому оформлению союзов и предлогов среди исследователей клитик было минимальным, а факт объединения в одно фонетическое слово относился к области виртуальных филологических мифологем. Приведем простой пример: русское Он пришел. Здесь местоимение не редуцируется, и явно присутствуют два слова. Она пришла. Слияние двух слов здесь более очевидно, и предударный гласный редуцируется. Так что же: в одном примере мы имеем дело с клитикой, а в другом – нет?

Отличие клитик от аффиксов было предложено тем же Звики, и оно повторяется в других, более поздних, работах. Критерии отличия клитик от аффиксов следующие:

•  некоторые аффиксы только могут замыкать слово, а клитики могут примыкать свободно;

•  аффиксы имеют строго заданное место в слове;

•  аффиксы, как правило, обладают таксономически заданной дистрибуцией. Так, например, английское – ness сочетается с прилагательными, a – ing – с глаголами;

•  слова обычно бывают многоморфемными, а клитики – нет;

•  у клитик есть свой синтаксис, чего аффиксы не имеют;

•  клитики могут быть стерты, а аффиксы – нет.

В самой последней электронной версии Оксфордской энциклопедии Звики и Андерсон несколько уходят от проблемы, сообщая то свойства независимых слов, то свойства аффиксов. Тем самым пользователь Энциклопедии должен, по сути, сам решать, является интересующий его феномен клитикой или нет.

Строго говоря, нет определенного мнения и у автора настоящей книги. Вернее, некий критерий выявления клитик у меня выстраивается, но с противоположной позиции по отношению к позициям, проработанным по определениям других. Эта позиция связана с общей концепцией данной монографии. Как уже говорилось, клитики центральны и промежуточны.

Окончательное мнение может быть сформулировано следующим образом.

•  Безусловно, клитики являются промежуточным языковым феноменом, располагающимся где-то между аффиксами и самостоятельными словами.

•  Но они не соотносятся ни с каким языковым уровнем, а только пересекаются с привычными языковыми таксономическими единицами. Это – особое языковое явление, состав входящих в него единиц пока не установлен и, возможно, на уровне современной лингвистической теории и не может быть установлен, так как требует некоего иного подхода.

Не являются клитиками флексии, так как они создают парадигму, а клитики – нет. Не являются суффиксы и префиксы, так как они входят в лексическую единицу – слово, а не в фонологическое слово.

Таким образом, может быть предложен иной критерий, однако охватывающий только класс прономинальных клитик; клитикой может быть назван элемент, не входящий в известные таксономические классы, когда ему может быть сопоставлен «полноценный» элемент с той же или почти той же функцией. Например, – му или – го могут быть сопоставлены с е-му или е-го и т.д.

То есть у прономинальной клитики должен быть «хозяин» не только на синтаксической, но и на парадигматической оси.

Часто привлекаемый просодический фактор иногда вызывает сомнения в его точности, так как просодия фразы многослойна, и акцентные выделения могут располагаться на протяженности высказывания самым сложным образом. От этого, например, русские местоимения могут то попадать в безударную зону, то в выделенную, ударную. Нужно ли их в этом случае считать клитиками? Более точно, как кажется, говорить, вслед за Н.Н. Розановой, о «динамически неустойчивых словах». В этом случае мы предлагаем дополнительный критерий, однако, недостаточный для абсолютной таксономии: клитики никогда не могут быть выделены ударением. Этим клитики отличаются от «динамически неустойчивых слов».

Поэтому мы сочли необходимым прибегнуть к самому простому, но почему-то никогда не привлекавшемуся критерию – к экспериментально-фонетической процедуре. А именно.

Необходимо посмотреть интонационную структуру высказываний: а) с клитиками и с полными знаменательными словами в этой же позиции и в этой же функции; б) посмотреть интонационную структуру высказываний на русском языке с местоимениями в «ваккернагелевской» и «не-ваккернагелевской» позиции; в) посмотреть интонационную структуру такого «клитичного» языка, как болгарский; г) посмотреть интонационную структуру немецких высказываний со «слабыми» местоимениями, сравнив ее с интонацией русских высказываний с местоимениями в той же функции и той же позиции. Для этого использовалась система «Speech analyzer». Эксперимент проводился в 2005 году.

Итак, как же реально соотносятся в европейских языках клитики и интересующие нас партикулы?

Выше уже говорилось о том, что статусная промежуточность языкового положения клитики создает трудности ее отождествления и трудности описания. Я говорила о «центральности» клитик в эволюции языковой системы, переходящей от диффузности к «клитичности», то есть не-парадигматическому состоянию, а далее – к парадигматическому. Однако за понятием «центр» все же стоит нечто точечное и определенное, системное. Между тем сами клитики располагаются на некоей градуальной оси, состояние свободы в которой бывает большим или меньшим. Эта свобода определяется типом языка: в одном клитик мало, так как они уже создали парадигму, в другом они четко определились по отношению к «хозяину» – справа или слева, в третьем они тяготеют к определенному члену предложения, в четвертом они относительно свободны и зависят уже не от позиции «хозяина», а от строевой структуры высказывания. Все это определяет и языковую типологию клитик. Наконец, внутри системы одного и того же языка сами клитики могут быть неоднородны: одни уже «приклеились», а другие – нет. Далее, все, что говорится о клитиках, как можно было уже заметить, связано и с решением самого лингвиста-кодификатора: хочет ли он считать данный элемент языка клитикой или нет. Например, являются ли клитиками отделяемые приставки в немецком языке? русское бы в сослагательном наклонении? английские частицы вроде off, up и т.д. Обычно такие вопросы решаются самими лингвистами – носителями описываемого языка. Как уже говорилось, ненкоторое единодушие царит лишь по отношению к сфере кратких форм местоимений, так называемых «прономинальных» клитик, которые традиционно считаются клитиками – для тех языков, где местоимения различают полные и краткие формы.

Итак, какой же в принципе может быть позиция клитики по отношению к «хозяину»? Как представляется, здесь возможны следующие ситуации:

•  клитика примыкает к «хозяину» всегда справа, независимо от статуса «хозяина»,

•  клитика примыкает к «хозяину» слева – так же независимо от таксономического статуса «хозяина»,

•  клитика тяготеет к определенному члену предложения,

•  клитика свободно передвигается по высказыванию,

•  клитика примыкает к одному элементу высказывания, а ее «хозяином» является другой его элемент.

В Оксфордской энциклопедии приводятся интересные, хотя и не верифицируемые для обычного лингвиста примеры неконтактного примыкания клитик. Так, в языке Kwakwoala показатели определенности имени примыкают к своему соседу слева, и это является показателем определенности / неопределенности для последующего за клитикой имени.

Так называемые «специальные клитики», то есть сокращенные формы вроде: He"s, My mother"s work и под., как правило, примыкают к «хозяину» слева. Ср. французский пример из Интернет-энциклопедии: Vorange. Как пишут авторы, в этом примере апостроф отделяет клитику от имени. Это значит, что клитикой они считают артикль, располагающийся слева.

Интересной в просодическом плане представляется ситуация с греческими клитиками, располагающимися справа, то есть эн-клитиками. В греческом языке при добавлении энклитики у слова-хозяина появляется дополнительное ударение о bavxakoq iwv и т.д. Авторитеты в области современной греческой просодии слова считают, что именно этот акцент, перенесенный с энклитики, является наиболее сильным и именно он слышен в разговорной речи, тогда как первичный лексический акцент ослабляется. Особенности ударения позволяют выявить также, что в современном греческом кап-падокийском диалекте относящиеся к глаголу превербальные клитики являются на самом деле просодически энклитиками по отношению к предыдущему слову, а не проклитиками по отношению к «хозяину» – глаголу, как это можно было предположить.

Наиболее подробно славянские клитики разобраны в специальной монографии Г.А. Цыху-на, к сожалению, оставшейся, видимо, неизвестной западноевропейскому читателю. Дело в том, что болгарский язык обладает тремя рядами форм местоимений:

1)слабыми, т.е. краткими формами типа, we, те, го, му и т.п.;

2)сильными, т.е. полными, типа мене, тебе, него, нему, на него и т.п.;

3)усиленными, состоящими из сочетания первых двух форм: мене ме, тебе те, мене ми, нему му, на мене ми и т.п.

М. Димитрова-Вулчанова также имеет ряд работ по болгарским и македонским клитикам, и она также считает, что южнославянские клитики тяготеют к глаголу. Об этом она пишет в уже упоминавшейся коллективной монографии «Клитики». По ее мнению, болгарский и македонский языки в принципе отличаются от сербо-хорватского и чешского, которые являются простыми «ваккернагелевскими» языками. В болгарском и македонском же языках клитики тяготеют не к позиции в высказывании, а к положению глагола-сказуемого:

Той я видя вчера; Видя я вчера.

Хотя на самом деле определить «хозяина» в этих языках сложно:

Той го купи; Купи го;

Книгата му бете дадена.

Естественно, что из славянских языков наиболее подходящими для «клитиковедов» были болгарский и македонский языки, как правило, не различавшиеся исследователями в типологическом плане. Однако, применяя некую операционную процедуру, он приходит к выводу, что у болгарского и македонского языков существует ряд типологических различий между собой. Прежде всего отмечается некий вид «классности» в македонском языке при постановке клитики при имени, а именно: существование клитики дательного падежа, которая употребляется при именах «терминах родства, названиях частей тела, абстрактных понятий типа ум, душа и др.». То есть в македонском литературном языке возможны такие модели конструкций с именами родства: ма] ка му, ма] ка. му иегова, неговата ма] ка, ма] – ката иегова. Болгарский язык в этом отношении более толеран-тен к лексическому «хозяину», см.: Взех балтона му; Той посрами името му; Взех му балтона, но и там «местоименная клитика дат. падежа сочетается только с членной формой имен существительных, исключение составляют имена существительные – термины родства, ср.: майка ми, но старата ми майка». Как видно, абсолютно иную модель представляет собой конструкция с русским «посессивным дательным»: Я им сосед; Слуга царю, omeif солдатам. В этом случае дательный является чем-то вроде сентенциального дополнения, а не только приименным дополнением-посессивом, поскольку нельзя сказать, например, Им сосед пришел. Однако все-таки сходную ситуацию для балканских славянских языков отмечает и Г.А. Цыхун: «Возможна своеобразная нейтрализация функций местоименной клитики дат. падежа, ср. Писмата му взех, где краткая форма в равной степени может рассматриваться как входящая в именную (писмата му) и глагольную (му взех) конструкцию». Как и в других языках, о которых говорится в настоящем разделе, определенность имени оказывается мощным фактором, определяющим дистрибуцию клитик. В частности, многократно описываемая южнобалканская местоименная реприза в македонском и болгарском языках встречается тогда, когда прямое дополнение имеет показатель определенности. См. у него: «Обычно не получают репризы имена существительные, имеющие согласованное определение, выраженное неопределенным местоимением типа болг. един, някой, и т.п., мак. еден, некой, хотя в македонском литературном языке нередки примеры типа Еден бран го истргна еден морнар». И тут, однако, можно видеть типологические различия: в македонском языке реприза является универсальным средством, демонстрирующим объект, а в болгарском при имени с предлогом на она факультативна.

Напротив, относительно свободное положение клитик можно видеть на примере болгарского си, которое, несомненно, является клитикой. По своему значению и своей функции в высказывании эта клитика близка к русскому себе в предложениях типа: Обедать пора, а он себе читает; Страшная щена разыгрывается, а я себе улыбаюсь; Шумно, а ты все себе играешь, однако абсолютного семантического совпадения здесь нет. См. приведенные болгарские примеры:

Това си е моя работа;

Дискусията си беше интересна;

Нажата селска река е малка. И пак си я обичам;

Те и досега си живеят вДобрич;

Аз пък си мислях че нямаш чувство за хумор;

Но то и без това си ясно, че си немяш срам и т.д.

Ограничением здесь часто является требование одушевленности субъекта при глаголе в высказываниях с си. И именно это требование – наличие анимированного субъекта – мы наблюдаем и в русских примерах с себе.

Об относительной свободе положения болгарских клитик пишет И. Петкова-Шик: «Дателното кли-тично местоимение заема различии позиции не само в границите на именната фраза, към която се отнася, но и вън от нея». По ее мнению, клитичные местоимения имеют статус сентенциального топика, именно поэтому они не встречаются в объектной позиции при финитном глаголе:

Иво видя мене/*ме, Иво помага на мене/*ми.

Однако особенностью болгарского и македонского языков является проклитическое положение клитик при глаголе: см. примеры Г.А. Цыхуна: Мене ми мъчи жажда; На него всички му правят пьт и под. Замечательно, что, согласно последним наблюдениям А.А. Зализняка, клитика ся в древнерусский период тяготела к препозиции по отношению к глаголу, то есть по современной южнославянской модели; в дальнейшем она становится в постпозицию и переходит в аффиксы глагола, как это имеет место в современном русском языке. В грамотах наблюдается двойное ся. В «Слове о полку Игореве» оно представлено дважды; Вежи ся Половецкий подвизашася; А древо с тугою кь земли преклонилос. Таким образом, позиция клитик по отношению к «хозяину» может на протяжении языковой эволюции меняться, с одной стороны, и различаться в языках близко родственных, с другой.

В уже упоминавшейся работе Дж. Клэвэнс автор предлагает избегать термина «хозяин», а заменять его несколькими характеристиками, а именно – «сфера клитизации» и фонетическое примыкание. Непосредственная связь с «хозяином» ею обозначается как precedence. Таким образом, сфера клитизации, например, для романских клитик – это глагол, для английской специальной клитики, показателя генитива, сфера клитизации – это именная фраза, а фонетическое примыкание может от сферы клитизации отличаться и т.д.

В тех случаях, когда представлены «слабые» местоимения, являющиеся логической формой клитик, они всегда примыкают к своему «хозяину», которым часто бывает и местоимение: Je les ai conduits.

Однако вопрос о проблеме «хозяина» при выяснении позиции клитик неотделим по сути от выяснения позиции данного словосочетания в высказывании в целом, то есть словосочетания: «хозяин» + клитика. Он неотделим и от проблем диахронической типологии или даже просто типологии. Между тем в зарубежной лингвистике распространены две дескриптивные презумпции, на самом деле затрудняющие какое бы то ни было ясное решение проблемы:

1) Предлагаемая классификация, как это принято считать, должна быть универсальной. Это как будто бы позитивная презумпция, но это значит, что для иллюстрации развиваемых положений привлекаются «на равных» языки малоизвестные и потому примеры из них широкому читателю-лингвисту, как правило, непонятны. Можно даже подозревать, что малоизвестные языки в известной степени «спасают» такосономические затруднения, которые в данном случае слишком очевидны.

2) Авторы ограничиваются рамками только одного высказывания. Между тем влияние текстовой нагрузки и контекста охватывает также и языки с «жестким» порядком слов. Так, например, известно, что в романских языках клитики тяготеют к глаголу, но не понятно, почему один из приведенных в статье примеров оказывается невозможным:

Lo voglio fare; *Voglio lo fare; Voglio far lo.

Подробное исследование клитик в германских и романских языках предложено А. Кардиналетти. Замечая, что проклитики примыкают к «хозяину» менее тесно, чем энклитики, А. Кардиналетти строит различие между романскими и славянскими языками через отношение к глаголу-сказуемому как хозяину-опоре. Так, в романских языках клитики теснятся к глаголу, а в славянских они более свободны:

Иван га je често читао; Често га je Иван читао; Читао га jeHean често.

Внутри самих романских языках, по наблюдениям Кардиналетти, французский отличается от итальянского тем, что клитика во французском языке может быть отделена от инфинитива.

Саму идею введения клитик А. Кардиналетти связывает в романских языках с семантикой референта. Так, в итальянском языке в 3-м л. ед. ч. клитики могут относиться к нечеловеческому референту, а местоимения в полных формах этого не могут. Во французском языке клитика также связывается с неодушевленностью референта. Например, глагол acheter не сочетается с полной формой местоимения, но только с клитикой, так как субъект здесь одушевлен, а объект – нет.

Все это наводит на мысль, что так называемые полные формы местоимений на самом деле состоят из нескольких частей, из которых одна относится собственно к местоимениям, а другие служат для выражения неких других семантических категорий.

К подобной мысли приближается и Кардиналетти, предполагая, что клитики выражают некую «пустую» категорию пока еще неясной семантики и потому, собственно, они и сами могут быть основанием синтаксического узла – быть heads.

Однако попытка понять, что же выражает на самом деле «фраза» полного неклитичного местоимения, насколько можно судить, еще не предпринималась.

Обнаружение в германских языках двух классов местоимений – слабых и сильных, различающихся ударностью, А. Карди-налетти считает большим достижением лингвистики последних лет. И в германских языках, как и в романских, сильные местоимения относятся только к человеческому референту. Правда, особенность немецкого языка в том, что местоимения с индексом + human могут занимать любую позицию, а местоимения с индексом – human могут занимать только позицию внутри предложения и не могут быть в изоляции, в начале высказывания, в сочинительной конструкции и следовать за сентенциальным наречием. Немецкому языку как особому языку Европы А. Кардиналетти уделяет большое внимание. А именно: традиционно принято считать, что в немецком языке нет оснований для постулирования двух классов местоимений. Их позиции совпадают с существительным:

a.Ich glaube, dass Maria ihn gestern gesehen hat;

b.Ich glaube, dass Maria den Hans gesehen hat.

Но, однако, по этому поводу существует ряд возражений. Во-первых, такое местоимение, как е$ «displays clitic-like behavior». Во-вторых, положение за субъектом обязательно для безударных местоимений, но факультативно для именных групп и «полноударных» местоимений:

a.*dass Maria gestern ihn gesehen hat;

b.dass Maria den Hans gesehen hat;

c. dass Maria IHN gesehen hat.

Далее. Если во французском и нидерландском сильные местоимения соотносятся с человеческими существами, а слабые – и с теми, и с другими, то интерпретация местоименных различий в немецком другая: +human могут занимать любую синтаксическую позицию, в то время как – human может занимать только специфическую позицию внутри clause: они недопустимы в позиции вправо от сентенциального наречия, в инициальной позиции, они не могут выступать в качестве союза, а также в изолированном виде. Например:

a.Er hat gestern wohl eingeladen;

b.Er hat wohl SIE eingeladen;

c. SIE hat er gestern eingeladen;

d.Er hat sie und ihre Freunde eingeladen;

e. Wen hat er eingeladen? SIE.

В этой связи можно сказать нечто сходное и о русском языке. Во-первых, ударность бывает трех типов:

•  ударение в слове;

•  ударение в словосочетании;

•  ударение во фразе в целом.

Несомненно, что разные авторы, занимавшиеся клитиками, оперировали этими разными степенями акцентной выделенное™, так сказать, на равных правах, что метатеоретически недопустимо. Считается общеизвестным, что русский язык не знает клитик, кроме бы, хотя А.А. Зализняк вводит в оборот достаточно большое число клитик, деля их по рангам; при этом ранг с числом X + 1 всегда стоит правее клитики с рангом X. Вводится следующий перечень клитик, встречающихся, в частности, в «Слове о полку Игореве»: же, ли, бо, ти, бы, ми, ти, ны, мя, ся, ecu, ecei, еста.

Однако ясно, что во фразах:

Послушай, дай ему эту книгу! Кому ты дала эту книгу? – Ему

местоимение ему будет различаться акустически по степени выделенное™: она более слабая в первом примере и более сильная во втором. Тогда, с позиций А. Кардиналетти, первое местоимение будет считаться клитикой или чем-то близким к этому. В рамках же отечественной интонологической теории обе ситуации различаются рисунком фразовой интонации, но местоимение здесь представлено одно и то же.

Однако, хотя таксономически мы считаем ему в двух высказываниях идентичной единицей, семантика высказываний с неидентичной позицией местоимения тоже может различаться. Например, предположим, родители встречают дочь, вернувшуюся из поездки: у выхода из аэропорта, у причала, на перроне и т.д. Предположим, кто-то спрашивает, видят ли они ее. Возможны два ответа:

Да~да! Я ее вижу!; Да~да! Я вижу ее!

Чем же они различаются? Как кажется, в первом случае человек хочет сообщить, что встречаемые начали выходить, и он уже видит свою дочь. Во втором случае препозиция глагола является ответом на некоторые сомнения спрашивавшего по поводу того, действительно ли можно что-то видеть или действительно ли родители увидели дочь. Но различия эти тонкие и, насколько мне известно, выход за пределы одного высказывания и / или попытка объяснить меняющуюся позицию клитики с точки зрения праг-масемантической практически не делалась, а для древних языков это почти и невозможно.

Итак, сложности в разрешении вопроса о позиции клитики по отношению к «хозяину» объясняются и тем, что статус клитик неясен: элемент является клитикой и будет ею всегда или он становится клитикой при построении высказывания?

Неотвратимым образом исследование клитик не проходит без обращения к знаменитому «закону Ваккернагеля 1892 года», хотя, строго говоря, этот закон относится, скорее, к порядку слов и к фразовой интонации, о которой тогда имели представление весьма смутное.

Естественно, что в этом разделе обратиться к «закону Ваккернагеля», к одному из немногих «законов» лингвистики, и широко известных, не потерявших свою актуальность и злободневную дискуссионность, необходимо. К подробному рассмотре-ниию этого закона мы еще вернемся, а пока нужно сказать только, что основные проблемы при обращении к нему возникают по поводу того, является ли этот закон универсалией или существуют «не-ваккернагелевские» языки, является ли он законом «в диахронии», то есть двигаются ли языки от «ваккернагелевского» состояния к «не-ваккернагелевскому», как сочетается для клитик закон об обязательности второго места в высказывании и стремление следовать за своим «хозяином» повсюду, где бы он ни был.

Но к этому можно добавить и другие исследовательские проблемы.

В частности, позиция каждой клитики в высказывании неотделима от позиций других клитик, если они представлены. Клитики, в соответствии со своей этимологией, «прилипают» друг к Другу, образуя так называемые кластеры клитик, или, как удачно выразилась болгарская исследовательница, «клитични вериги». Они также имеют свою внутреннюю позиционную структуру: как бы «государство в государстве» внутри высказывания.

Наконец, во времена Ваккернагеля о существовании многоярусно устроенной фразовой интонации практически не подозревали или подозревали смутно, оперируя лишь понятиями «тон» для мелодики вообще и «интонация» для того, что мы сейчас называем «тональными акцентами». Смутно это подозревал и сам Я. Ваккернагель. Так, в одном месте своей статьи он пишет, что безударные слова тянутся на второе место. То есть свойство ударность-безударность он приписывает слову, а не фразе. См. у него о тенденции древних языков: Hinter das erste Wort des Satzes ein betontes zu setzen, то есть, по его мнению, начало всегда ударно? Но далее он говорит о тенденции индоевропейского ставить глагол придаточного предложения в конец – wo das Verbum den Ton trug. То есть тут уже говорится о фразе, а не о слове. Поэтому из его закона могут следовать две совершенно различные трактовки:

1) сами слова онтологически ударны или безударны, позиции сами по себе не имеют просодического наполнения, важна лишь последовательность «позиций», однако безударные слова «тянутся» именно к второй позиции;

2) интонация высказывания, более значимая, устроена так, что после активного начала наступает интонационный спад и потому слова во второй позиции слышатся более слабыми, то есть безударными, а сами они так квалифицироваться не могут.

Итак, можно суммировать противоречия, связанные с «законом Ваккернагеля» и потому затемняющие, на наш взгляд, картину в целом.

1. Клитики тяготеют к «хозяину». Если это так, тогда интонация фразы не имела бы «безударных позиций», а состояла бы только из полнозвучных фонетических слов. Например, А. Вейль, говоря о порядке слов в древних языках, считал, что основное свойство частиц – безударность: le seul effet du repos d"accent.

2. Являются ли клитиками на самом деле «мелкие» безударные слова вроде бы, вот, еще и т.д.? Предположим, мы будем считать так? Считать их клитиками. Тогда, проще говоря, имеем ли мы право объединять клитики и частицы, трактуя «закон Ваккернагеля»? В таком случае эта проблема должна пониматься шире: в языковом лексиконе есть слова безударные и ударные.

3. Но ведь одни и те же частицы, как известно, могут быть и ударными, и безударными в зависимости от позиции в высказывании. Например, сравним два вот: Вот что случилось у нас вчера и Иду вот я по улице… В первом случае вот явно «ударное», а во втором – «безударное». Тогда, значит, на самом деле подобные слова расщепляются на две лексемы.

4. Однако существуют инициальные частицы, и в разговорной речи ударение падает на них. Они тоже могут быть «хозяевами». Значит, есть два рода частиц: внутренние и внешние.

5. Вообще, «закон Ваккернагеля» относится только к кластерам мелких слов или распространяется и на одно слово тоже? То есть какова его минимальная / максимальная протяженность воздействия?

6. Как относиться к достаточно важному тезису Р. Якобсона о том, что в восточнославянских языках «закон Ваккернагеля» не «работает» для изменяемых клитик из-за того, что в этих языках «свободное» ударение? См.: «Dans les langues slaves a accent d"intensite libre, la regie de Wack-ernagel ne s"etend pas aux mots enclitiques flechis».

7. Наконец, в интонации фразы, например повествовательной, всегда ли «второе место» слабоударно или оно является таковым только в том случае, если имеются подходящие для этого «мелкие слова». Ведь существует же известное инто-нологам положение, что интонация повествовательного предложения в европейских языках напоминает «шляпу»~трапецию: a hat.

8. И в конце возникает самый простой вопрос – а что же такое это пресловутое «второе место»? Какова его линейная протяженность: сколько – слов? слогов? – оно захватывает?

Наконец, в зарубежном языкознании утвердилась также идея «движения» клитик. Но и тут, как представляется, эта идея предполагает некий строго установленный строй из некли-тичных элементов, которые клитики нарушают, двигаясь в разных направлениях. Мы считаем эту заданность строя просто условностью метатеории и потому не пользуемся термином movement, полагая синтаксические структуры исходно равноправными.

Внутренняя структура кластеров клитик традиционно определяется последовательностью для прономинальных клитик, их отношением к предложным словосочетаниям и позицией по отношению к непрономинальным клитикам. Приведем примеры из болгарского языка:

Книгите му на Иво. Это: клитика в дательном падеже + предложная группа, имеет место редупликация; при этом референт должен быть не-генеричным:

Ана му помогна на съседа / на един сьсед / *на съсед; Новата му книга на поета/на един поешь / *на поет.

Таким образом, в болгарском языке прономинальная клитика ви, му всегда является первой в цепочке, даже если далее представлена не предложная группа, а клитика винительного падежа:

Анна виму го даде.

Кластерная комбинация Дат. + Акк. отмечается и для английского языка: *Mary gave John it / Mary gave me it.

В итальянском языке такой комплекс примыкает к глаголу, тогда в постпозиции клитики сливаются и имеют место кластерные сандхи: например, gli + 1о = glielo.

a.Voleva darmelo.

b.Me lo voleva dare.

c. * Mi voleva darlo.

d.*Lo voleva darmi.

Во французском языке ситуация несколько иная. А именно: клитика 3-го л. в дат. пад. может следовать за клитикой в винительном, а клитика в 1-м и 2-м лицах – нет:

a. Jean me / te / nous / vous / Га donne;

b.Jean le lui / leur a donne.

Порядок цепи клитик в немецком языке обратный: винительный предшествует дательному падежу:

a. Ich habe es ihm gegeben;

b.Ich habe ihn ihm vorgestellt.

Анализируя славянские языки, ML Димитрова-Вулчанова вводит термин FRONT, о котором мы скажем далее, разбирая позиции клитик в высказывании. Этот термин кажется ей очень удачным, и он действительно удачен из-за некоторой своей туманности, благодаря которой исследователь избавляется от мучительного определения того, что такое первая позиция, по Ваккернагелю, равна ли она слову, интонационной единице, словосочетанию и т.д. Поскольку Димитрова-Вулчанова считает клитикой и вспомогательный глагол сьм, и вопросительную частицу ли, то она выстраивает для болгарского клитичный кластер максимальной протяженности:

Li + CL + Aux + CL – Arg. Например:

а.       Детето не си ли го выждал днес?

б.       Чел. ли си я тази книга?

В болгарском языке так же, как и в английском и отчасти французском языках, сохраняется порядок Дат, + Акк.:

На Иван книгата азмуя дадох.

Эта последовательность сохраняется с учетом сказанного нами выше о необходимости для объекта, редуплицируемого через клитику, быть определенным или специфическим; см.:

а. Чел. сьм я книгата; б*. Чел. сьм я книга.

Спецификой сербского языка являются две характеристики, отличающие его от болгарского и македонского: во-первых, в сербском языке есть прономинальная клитика генитива, во-вторых, клитика аккузатива может входить также и в предложную конструкцию:

MaJKa je ово за те спремила.

И в сербском языке также представлена последовательность Дат. ■+■ Акк.:

Ж ел им му га дати; Ja му га желим дати. Желим да му га дам; Желим да му га да дам.

Как уже говорилось, порядок кластеров клитик неотделим от той позиции, согласно которой автор нечто считает или не считает клитикой, то есть ясно нужно понять, что во многом факты языкознания не отражают факты языка или не совпадают с ними. Так, наиболее подробный анализ клитик в румынском языке представлен Т.Н. Свешниковой. В целом Т.Н. Свешникова понимает класс клитик довольно широко, а именно: она вводит в него предлоги, союзы, местоимения, частицы. Но собственное ее исследование посвящено порядковой грамматике клитик с центральным показателем инфинитива – а и конъюнктива sa: de a nu se mai; sa u i le mai. Т. H. Свешникова располагает все клитики по «порядкам» и, что важно, подчеркивает, что этот порядок не должен нарушаться. Так, клитикой первого порядка является отрицание пи. Второй порядок – это личные безударные местоимения в дативе, подпорядком второго порядка являются возвратные местоимения в том же дательном падеже. На два подпорядка распадается и порядок три, в который входят личные безударные местоимения в аккузативе. Его подпорядком также является клитика – возвратное местоимение. Например, Refuza cu respect a se supune. Клитиками четвертого порядка Т.Н. Свешникова считает наречия: cam, mai, prea, tot и др. Особенностью классификации Т.Н. Свешниковой являются классы с отрицательным показателем, то есть с минусовым порядком. В качестве показателей со знаком минус один выступают предлоги: de, in, la, pentru, pina, prin, spre. Ранг имеет только один предлог fara. Клитика минус 3 ранга – это отрицание пи, не совпадающее с отрицанием в ранге +1 и находящееся с ним в дополнительном распределении: оно сочетается с предлогом в отличие от первого, которое является отрицанием при глаголе. Но и в этом случае комплекс Датив + Аккузатив остается неизменным.

По нашему мнению, наиболее четко и строго теория «незнаменательных слов» разработана в монографии Т.В. Цивьян о синтаксической структуре балканского языкового союза. Ею вводится в метаописание некий класс Z. Именно эти классы слов, по мнению Т.В. Цивьян, занимают фиксированное место в высказывании у языков Балкан, тогда как позиции знаменательных слов управляются иными законами, о которых мы сейчас не говорим. Существенно, что Т.В. Цивьян различает три важных синтаксических позиции: абсолютное место, относительное место и иерархическое место. Абсолютное место – это начало или конец высказывания. Существует списочная заданность тех элементов класса Z, которые могут или не могут занимать абсолютную позицию. «Относительное» место – это то, что выше определялось нами как позиция по отношению к «хозяину». Иерархическое место – это взаимное расположение элементов в цепи Z. При этом, по мнению Т.В. Цивьян, за центр иерархии целесообразно принимать глагол, «так как именно вокруг него группируется максимальное число элементов с фиксированным местом: приглагольные и фатические частицы, союзы, междометия, клитики». Интересующие нас клитики описываются Т.В. Цивьян следующим образом: про-номинальные рефлексивные клитики стоят обычно в препозиции, иные местоименные клитики– в постпозиции. Однако языки Балкан вполне допускают различия: так, в болгарском местоименные клитики могут находиться и в пре- и в постпозиции к глаголу, в македонском и новогреческом – только в препозиции, за исключением клитик при герундии и императиве, в лабанском и новогреческом при императиве и конъюнктиве имеется особая клитичная форма и т.д.

Наиболее важным считаю общий вывод Т.В. Цивьян, который не встречается в гораздо более поздних работах, специально посвященных клитикам. По ее мнению, «количество Z и функционально тождественных им лексем прямо пропорционально степени жесткости порядка слов. Чем меньше в предложении элементов класса Z и больше элементов класса С, тем свободнее порядок слов и тем больше он определяется лексическими, семантическими и под.».

Как кажется, этот вывод позволяет отличить немецкий язык от русского, хотя прономиналь-ных клитик, несмотря на все новейшие старания, нет в обоих языках. Немецкий язык, как известно, переполняет высказывание именно словами класса Z, но это сложные классы частиц, кластеры частиц, но не клитики, что предопределяет, по Т.В. Цивьян, жесткость немецкого порядка слов.

Как уже говорилось выше, наиболее подробно описывает грамматики клитик Г.А. Цыхун. Естественно, что и он затрагивает вопрос о «правиле Ваккернагеля», как он его называет. По его мнению, из южнославянских языков в наибольшей степени подчиняются этому правилу языки сербский и хорватский. Восточная ветвь южнославянских языков отошла от этого правила. Г.А. Цыхун рассматривает эволюцию клитик по следующей шкале: лексикализованные и неграмматикализованные > делексикали-зованные и неграмматикализованные > делексикализованные и грамматикализованные. Однако он считает, что «правило Ваккернагеля» соблюдается и в именных группах, не включенных в высказывание, то есть лишенных фразовой интонации. Например, болгарские словосочетания майка ми; старата ми майка; старата ми мила майка сохраняют для клитики ми «ваккернаге-левскую» позицию. Это – неграмматикализованные болгарские энклитики. «Позиция «полуграмматикализованных» клитик, которые выступают в болгарском литературном языке в приглагольном употреблении то как проклитики, то как энклитики, является компромиссной с точки зрения двух тенденций, оказывающих влияние на расположение клитик в предложении: тенденции к закреплению местоименной клитики в препозиции непосредственно при глаголе и тенденции к постановке клитики на второе место в предложении. В результате действие правила Ваккернагеля проявляется лишь в том случае, когда глагол, к которому примыкает клитика, выносится в начало предложения».

По этому поводу можно лишь заметить, что абсолютное инициальное положение глагола также и в русском языке перетягивает на себя усиление фразово-интонационных параметров. В этом случае после глагола наступает интонационный спад и нечто, занимающее таинственное «второе место», произносится слабее. Например, Купи ему эту штуку, наконец!. Что же здесь, по «науке», оказывается «ваккернагелевским» кластером? ему эту штуку? Или другой пример: Любила очи я голубые, / Теперь люблю я черные. А где же именно в этих двух предложениях выявляется «ваккернагелевский» компонент: очи л? я! люблю л? Или за всем этим стоит некая совсем другая модель?

Г. А, Цыхун считает клитики в македонском языке грамматикализованными полностью. Их особенности: 1) возможность занимать инициальное место и 2) препозиция по отношению к глаголу. Что касается тесной именной группы в македонском, то здесь, по мнению Г.А. Цыхуна, « «нейтрализовались» две тенденции: тенденция к закреплению клитики при имени, что связано с ее грамматикализацией, и тенденция к постановке энклитики на второе место при именной группе». И далее: «Итак, правило Ваккернагеля является актуальным для болгарского языка только в случае сохранения местоименными клитиками их энклитического характера. В македонском литературном языке правило Ваккернагеля неприменимо к местоименным клитикам в приглагольном употреблении, так как здесь господствует проклиза. Оно неприменимо также и к энклитикам в приименном употреблении в связи с тем, что их позиция в именной группе зависит от позиции имени, с которым они жестко связаны».

В диссертации А.Б. Борисовой клитики рассматриваются на фоне общего анализа местоименной репризы как явления языкового употребления в целом. Материалом в ее работе служит новогреческий язык: представлены данные, так сказать, двойного характера: мариупольский диалект, изученный автором лично, и тексты греческих авторов Нового времени, в основном написанные на димотике. Автор различает три вида местоименного повтора: а) повтор прямого или косвенного дополнения, б) репризы – в той ситуации, когда дополнение стоит в препозиции к глаголу-сказуемому, а клитика располагается между ними, в) антиципации, когда дополнение стоит в постпозиции к глаголу-сказуемому, а клитика– в препозиции. Как и Г.А. Цыхун, А, Б. Борисова рассматривает свой материал на фоне других языков контакта, в частности балканских. Центр ее внимания – это недалеко еще пока зашедшая грамматикализация повтора на Балканах: «в болгарском и румынском языках прагматика доминирует над грамматикализацией, в албанском грамматикализация начинает доминировать над прагматикой, а в македонском грамматикализация полностью одержала верх над прагматикой». Для нашей работы интересны ее выводы. Итак, как пишет А.Г. Борисова, не все может дублироваться через местоименный повтор. Или – что же может дублироваться через местоименный повтор, а что не может:

•  не может дублироваться дополнение-рема;

•  запрещено дублирование предложных групп;

•  регулярна реприза прямого дополнения, являющегося темой предложения;

•  антиципация определенных именных групп, являющихся темой, не регулярна: ее функция – возвращение в дискурс «старой» темы или подчеркнутое введение новой;

•  иногда возможен повтор неопределенных именных групп;

•  повтор самих личных местоимений довольно нерегулярен;

• намечается тенденция к грамматикализации глагольных клитик, но пока еще сильное влияние на это оказывают стилистические и прагматические параметры.

По нашему мнению, здесь было бы более интересно обратиться к другому общебалканскому процессу. А именно – к тем причинам, по которым в языках Балкан существует постпозитивный артикль. Поэтому клитика в приименной группе, особенно когда клитика при именах родства, может заменять постпозитивный артикль. К сожалению, причины развития этой структуры находятся пока вне нашей компетенции, однако здесь также можно вспомнить членные формы русских прилагательных, где старь +) ь > старый в принципе следует той же тенденции, что и старата ми майка. Что касается «приглагольных» клитик, то в русском языке также царит некий хаос, например: Хотелось бы сегодня все-таки отдохнуть!, Пошел бы ты в магазин! и Я бы, пожалуй, выбрал для себя математику. Принцип дистрибуции клитики бы по синтаксической позиции здесь неясен.

Разумеется, в том многом, что связано с клитиками, остается неприкосновенным вопрос почему?

В частности, на самом деле остается неясной проблема, почему в одних языках клитика-дательный опережает по синтаксической позиции винительный, а в других – наоборот? Почему в русском и немецком языках не представлены клитики в том виде, в каком они существуют в романских и южнославянских языках? Существуют ли на самом деле «слабые» местоимения или это все те же «полные» формы местоимений, но помещенные в слабую фразовую интонационную позицию? Почему в немецком языке добавляется da к отделяемой приставке в конечной позиции и клитики ли эти darauf, dahin etc.?

Говоря более точно, ставятся четыре нерешенных вопроса:

1. Клитики, Что это такое? Это то, что не несет на себе ярко выраженного ударения, то есть феномен просодического плана, или это факт лексикографического плана: нечто сокращенное? или нечто незнаменательное? это то, что можно задать в словаре? или то, что возникает в тексте / речи? То есть, иначе говоря, клитики – факт синтагматики или парадигматики?

2. Что считать, обсуждая закон Ваккернагеля, вторым местом в высказывании? Например, Утомленное Солнце клонилось к закату. Где здесь второе место? И ослаблено ли оно? То есть, существует ли закон второго, ослабленного ин-тонологически, места в высказывании, состоящем из полно-значных знаменательных слов?

3. Почему все-таки говорят Je le vols, но Je vois Marie! Об особости синтаксиса клитик написано повсюду, но причины этой особости не раскрыты. По всей вероятности, это связано с тенденцией анафорики уменьшить по возможности расстояние анафоры и антецедента. Однако, проводя исследование в пределах одного высказывания, эту проблему решить нельзя.

4. Закон Ваккернагеля является справедливым для языков древних и постепенно прекращает свое действие? или это универсалия? Например, говоря по-русски Да я ему это сто раз объясняла, мы следует закону Ваккернагеля?

Говорить обо всей литературе, посвященной закону Ваккернагеля, просто невозможно. Этот обзор представлен в обстоятельной статье К.Г. Красухина, а также отчасти в его книге. Наиболее простое и ясное на сегодняшнем этапе изложение закона Ваккернагеля можно найти в учебнике того же Красухина «Введение в индоевропейское языкознание». Кратко его положения можно изложить следующим образом:

1. Закон Ваккернагеля относится к позднему периоду индоевропейского, так как он не приводит к редукции гласных в атонической позиции.

2. Частицы второго места имели свой внутренний порядок. Из цепочек частиц возникали местоимения, а также некоторые именные формы.

3. Но некоторые частицы могли занимать «плавающую» позицию.

4. То есть частицы можно разделить на два класса: способные и не способные занимать тоническую позицию.

Типологии «ваккернагелевских» и «не-ваккернагелевских» языков посвящена докторская диссертация и монография А.В. Цим-мерлинга. Пересказывать подробно концепцию А.В. Циммерлинга – это значит подробно пересказывать монографию, насчитывающую около девятисот страниц. Привлекая огромное количество языков, А.В. Циммерлинг делит их на языки, точно укладывающиеся в «закон Ваккернагеля», и языки, имеющие свои особенности. Достоинством этой огромной работы, помимо прочего, является специальное выделение автором сентенциальных клитик, отличаемых им от клитик глагольных. Кроме того, важно, что автор не пользуется малопонятным термином «второе место», разъясняя закон Ваккернагеля, а формулирует его так: «все слабоударные слова в «ваккернагелевском языке» имеют тенденцию размещаться в спаде предложения». Существенно также и другое его определение: «Def 2: Язык считается «ваккернагелевским», если в нем нет более грамматикализованного механизма расстановки слов, нежели механизм размещения сентенциальных энклитик после первой ударной составляющей». Именно этот период – период действия и развития закона Ваккернагеля – К.Г. Красухин считает периодом развития сложных местоименных форм из клитических цепочек. В этот же период одни элементы примыкали к знаменательному слову справа и становились постфиксами, а другие – слева и становились префиксами. В начале цепочки находился некий «барьер», например показатель негации, через который не могли переступить другие клитики.

Занимаясь в течение сорока пяти лет фразовой интонацией, я, к сожалению, не могу переступить через экспериментальные интонологические данные последних десятилетий и начать мыслить категориями эпохи Ваккернагеля. Поэтому обычно приводящиеся в статьях на эту тему сведения о том, что, например, греческое пд₉ будучи ударным, является вопросительным местоимением, а будучи неударным – неопределенным, воспринимаются мною так же, как ситуация с русским кто в высказывании Кто к нам пришел?, в котором осуществляется модель фразовой интонации с сильным подъемом в начале и потому Кто кажется нам «ударным», а во фразе: Посмотри, не пришел ли кто, то же самое кто располагается на конце императивной фразы с соответствующим интонационным понижением и потому воспринимается как неударное слово. То же самое можно сказать о так называемой «ударности-безударности» глагола-сказуемого в индоевропейском сложном предложении. Естественно, что располагающийся в конце clause глагол подпадал под действие восходящей интонации при незавершенности и воспринимался. В это же время глагол, располагающийся в конце главного, то есть в абсолютном конце, также, естественно, подпадал под сильное интонационное понижение и потому воспринимался как «неударный». Вероятно, это понимал и сам Ваккернагель, писавший о конце придаточного «wo der Satz den Ton tmg», но в то же время говоривший о «безударных» словах.

И все-таки закон Ваккернагеля безусловно существует. Так, интересные подсчеты приводятся в диссертации М.Л. Кисилиера. Сформулировав закон Ваккернагеля несколько по-своему, но удачно: «Полноударные синтаксические элементы в функции дополнения расставляются относительно глагола-референта исходя из других критериев, чем местоименные клитики», М. Кисилиер исследует византийский памятник VII в., пользуясь понятием «колон» как операционной единицей для действия закона Ваккернагеля. Автор очень детально рассматривает совокупность параметров, обусловливающих действие закона Ваккернагеля, и выдвигает как бы «обратную» точку зрения: этот закон действует при немаркированности элементов высказывания. Поэтому постпозицию полного местоименного дополнения он считает базовым порядком слов, а «препозиция местоименной клитики» обусловлена маркированностью. Далее местоименные клитики постепенно превращаются в глагольные.

Закон Ваккернагеля связывается и с правилами актуального членения высказывания на тему и рему. По мнению Дж. Данна, позиция клитик состоит в отделении темы, которая с развитием языка становится все протяженнее, и тем самым закон Ваккернагеля постепенно теряет силу. Вслед за Б. Комри, Дж. Данн считает, что в высказывании существует некая «основная интонационная пауза». В древнегреческом языке сентенциальное ударение, по его мнению, было в начале предложения. Так, Дж. Данн изучил движение безударных клитик в греческом языке в диахронии: от Гомера до Евангелия от Матфея. При этом выяснилось, что этот сентенциальный акцент постепенно передвигался к концу предложения и в конце концов разместился на глаголе-сказуемом. Дж. Данн считает эту тенденцию неизменной и пишет, что «учитывая сложность истории древней Греции, множество миграций, войн и завоеваний, регулярность этого процесса поражает и кажется запрограммированной заранее. Неизбежен поэтому вывод, что причины лежат в самом языке. Поскольку греческий – это индоевропейский язык, подобной эволюции можно ожидать и в других языках индоевропейской группы». Тогда, если принять позицию Дж. Данна, вопрос о «ваккернагелевских» и «неваккернагелевских» языках переходит из плоскости типологии в плоскость эволюции.

К этому примыкают и положения Вяч. Вс. Иванова о том, что в древних языках предложение не двучленно, а трехчастно и «Те группы частиц, с которых начинается в них предложение, включают и первое слово, которое вводит предложение и может быть проклитическим».

Придерживаясь той кажущейся «странной» точки зрения, что многое в языках древнейшей структуры может быть обнаружено в современном русском, особенно в разговорном его варианте, я выявила и описала такое же явление в русской устной речи. См.: «Первой особенностью УНР является акцентное выделение инициальных служебных слов». Например: Итак/значит / вот учитывая опыт или Но зато / ведь вы не можете себе позволить не прочесть и т.д.

Закон Ваккернагеля обычно связывается с таинственным «вторым» местом в высказывании. Между тем гораздо интереснее понять, что может быть первым в высказывании или, говоря точнее, что может быть перед так называемым «вторым». Таким образом, нужно различать феномен начала и феномен барьера. М. Димитрова-Вулчанова заменяет первую позицию не совсем ясным понятием FRONT. Он может быть заполнен негацией, может быть заполнен союзом, вводящим придаточное или главное. Если этого нет, он обязательно должен быть заполнен лексическими средствами. См. примеры из болгарского, для которого она выделяет четыре типа клитик:

1)прономинальные клитики в вин. и дат.;

2)рефлексивные клитики в вин. и дат.;

3)вспомогательный глагол быть в презентных формах;

4)вопросительная клитика ли.

По мнению Димитровой-Вулчановой, именно отношение к FRONT отличает болгарский язык от итальянского, клитики которого тяготеют к финитному глаголу. Например, см. позицию FRONT в следующей фразе:

На Иван штата съм му я върнал.

Или

Книгата даде ли му я?

Иначе говоря, клитики опережаются негацией, съм не-клитикой и клитикой тоже, гите и под. Поэтому: а. Аз сьм му я бил дал книгата; б* Аз сьм бил му я дал книгата.

Таким образом, для болгарского ею выводится общее правило: «Enclisis arises only between a verb in FRONT and the Argument clitic which occur right-adjacent to FRONT. FRONT allows only for non-finite verbs in со-ordination».

Македонский, по мнению того же автора, отличается от болгарского наличием еще одной клитики би, а также клитикой – вспомогательной формой при будущем: к "е. Однако основной особенностью македонского, отличающей его от других славянских языков, является отсутствие обязательного лексического заполнения FRONT, что дает возможность клитикам выдвигаться вперед.

Сербский язык рассматривается как чистый «ваккернагелев-ский», несмотря на перифрастическую форму инфинитива:

Желим да му га дам, Желим му га да дам,

а также возможностью для клитики в аккузативе помещаться в предложную конструкцию: Ма] ка je ово за те стремила.

Необязательность категории FRONT утверждается М. Димит-ровой-Вулчановой и для чешского.

Итак, подводя итоги, можно сказать о проблемах, которые не решены и будут не решены до тех пор, пока из пестрого ковра под названием «Клитики» не будут выдернуты и разложены по цветам отдельные нитки. А именно:

•        Неясно вообще, что такое клитики и чем они отличаются от не-клитик? Поэтому неясно, как определить инвентарь клитик в данном языке? Например, почему славянское вопросительное ли объявляется клитикой, а же – нет?

•        Неясно, чем различаются в принципе первое место и FRONT? И потому неясно, чем «ваккернагелевские» языки отличаются от «не-ваккернагелевских».

•  Неясно, как соотносятся клитики между собой и как они описываются: как факт языкового словаря и просто как неударные слова в высказывании, которые могут управляться уже законами интонационного синтаксиса. В сущности, неударными и на втором месте могут быть слова самых разных классов.

•  Неясно, как соотносится «ваккернагелевский» закон и теория актуального членения высказывания, особенно в тех случаях, когда предложение предстает цельным?

Все эти проблемы представляются не собственно языковыми, но кажутся возникшими последствиями явной таксономической неразберихи в сфере клитик, которая в свою очередь может объясняться робостью «нормальной науки», о чем говорилось в главе первой настоящей книги.

Что же касается остального, то можно говорить здесь о более или менее ясном и о неясном, но интересном.

Что ясно?

•  Клитики являются центром вертикали, на одном конце которой находятся самостоятельные слова, а на другом – аффиксы и флексии.

•  Ясны и всеми признаваемые так называемые прономинальные клитики и их статус,

•  Ясно, что при определенной прагмасинтаксической нагрузке, а именно – противопоставление, выделение, подчеркивание по смыслу и под., могут употребляться только полные формы местоимений.

•  Ясно, что синтаксис клитик и их позиции отличаются от синтаксического расположения знаменательных слов, выполняющих те же функции.

•  Ясно, что клитики и их цепочки не могут передвигаться к началу предложения, минуя определенные «барьеры».

•  Ясно, что типология клитических кластеров может различаться, хотя большинство языков тяготеет к последовательности клитик: Дат. + Акк.

Что же, на наш взгляд, является неясным, но интересным?

•  Вопрос о том, почему в ряде языков употребляются только «полные» формы местоимений, например в русском, немецком, а в других языках той же семьи представлены и клитики?

•  Вопрос о том, почему синтаксис клитик отличается от синтаксиса полнозначных слов? Возможно, что здесь работает «второй» закон Ваккернагеля, о котором обычно забывают, а именно: короткие слова во фразах и словосочетаниях обычно стремятся опережать длинные.

Итак, после всего вышесказанного, можно ли нам в свою очередь предложить некие критерии отличия клитик от не-клитик? На обсуждение предлагаются следующие три критерия.

1)Клитики не должны быть обязательны. Например, можно сказать Майка му бете и Майка бете. Поэтому не-клитика – артикли, предлоги.

2)Клитики не должны входить в слово, а только примыкать к нему. Поэтому не-клитики суффиксы и префиксы.

3)Клитики не должны употребляться самостоятельно. Например, нельзя ответить: му, или же, или ли. Но можно: да, даже, но и т.д. То есть я предлагаю отделить клитики от частиц. По нашей классификации партикул, частицы могут употребляться самостоятельно. Они могут быть ударными и безударными в зависимости от интонационной установки и фразовой позиции.

В заключение, исходя из предложенного рядом авторов детального анализа материала, позволю себе высказать некую гипотезу, отчасти полемизирующую с объяснением Р. Якобсона о том, почему в русском языке употребляются полные формы местоимений. На мой взгляд, дело здесь коренится не в наличии свободного ударения, а в выражении категории определенности / неопределенности. Вероятно, эта ктаегория охватывала словосочетание в целом. Поэтому неслучайно прономинальная клитика появлялась в болгарском после определенного референта, то есть там, где определенность уже была выражена. Употребление клитики при именах родства также связано с этой категорией, как ее составная часть. Естественно, что при цельном, то есть нечленимом высказывании необходимость в клитике отпадает. В русском же языке, где нет артикля, но определенность выражается более сложными способами, определенность именного сочетания «прячется» внутри него, входя в полное местоимение. Например, сочетание мать е + го или е + го мать выражает определенность через все ту же индоевропейскую частицу е. Неясным остается только, почему произошел переход русского языка от общеславянской клитичности к указанному особому состоянию. В настоящее время это явление, конечно, грамматикализовалось.

Уже после написания настоящего раздела вышла в свет книга А.А. Зализняка, посвященная анализу текста «Слова о полку Игореве», решающая многие поставленные здесь вопросы или, во всяком случае, их проясняющая. В этой книге А.А. Зализняк прежде всего делит клитики по рангам, а именно: ранг с числом X + 1 всегда стоит правее клитики с рангом X. Вводится следующий перечень клитик, встречающихся в «Слове»: же, ли, бо, ти, бы, ми, ти, ны, мя, ся, ecu, ecei, еста. Существенным достоинством и свежестью концепции А.А. Зализняка является ясное понимание о преобладании закона Ваккернагеля относительно клитик в живом языке и минимизации его действия в письменных памятниках, особенно старославянских и ранних церковнославянских. В берестяных грамотах представлена препозиция ся в 50% примеров. Но для нашей работы замечательным является не столько доказанный А.А. Зализняком факт соответствия «Слова» ваккер-нагелевским законам своего времени, сколько ясное определение той линейной речевой единицы, в рамках которой этот закон осуществляется или не осуществляется. А.А. Зализняк вводит понятие тактовой группы, эта группа содержит основное слово, к которому могут примыкать проклитики и энклитики. В особых частных случаях базисом может стать и проклитика. Таким образом, проклитики двуфункциональ-ны. Важным в концепции А.А. Зализняка является понятие рит-мико-синтаксического барьера, через который клитики переступать не могут. Далее А.А. Зализняк вводит алгоритмизированную систему правил, опирающуюся на перебор возможностей позиций ся по отношению к разрядам ситуаций, которые так или иначе связаны с препозицией или постпозицией ся.

Существенно для нас то, что А.А. Зализняк прямо показывает эволюцию позиционных возможностей клитик, тогда как большинство авторов, указанных выше, не касаются вопроса об историчности закона Ваккернагеля и представляют его действие «как бы» в синхронии.

Принципиально новая по методам работа А.А. Зализняка, вероятно, объяснит ряд непрозрачностей в позиции клитик и в других языках и текстах.